Серебряные змеи

ИГРА БОЖЕСТВЕННОГО ИНСТРУМЕНТА

ПРИЗОВЕТ РАЗРУШЕНИЕ

Эти странные слова вызывали в ней неприятное, тревожное чувство. Энрике взял ее за руку.

– Ты когда-нибудь задумывалась о том, что причина, по которой ты можешь это делать, не имеет ничего общего с обстоятельствами твоего рождения… – осторожно начал он, а потом выпалил на одном дыхании: – …Что все дело в тайной родословной, и ты – потомок одной из женщин-хранительниц, которым было поручено защищать могущественную книгу?

– Энрике.

Энрике рассеянно потянул себя за темный локон.

– Чем больше я погружался в это исследование – тем больше натыкался на упоминания о Забытых Музах. Конечно, они могут называться по-разному, в зависимости от культурного контекста, но они, несомненно, очень важны! И тут в игру вступаешь ты, со своими божественными способностями и необходимостью найти Божественную Лирику. Кроме того, у всех тех статуй и девушек из грота не было рук. Их руки стали подношением, как будто они отдавали заключенную в них силу, – он ткнул пальцем в ее ладонь. – Просто подумай о том, сколько силы кроется в твоих руках.

Лайла сжала пальцы.

– Энрике, – сказала она усталым тоном.

Он замолк, и его щеки покраснели.

– Мы должны быть осторожны, когда Северин с Гипносом принесут книгу, вот и все. Особенно ты. В ней скрыто слишком много тайн, и… я волнуюсь.

Последнюю фразу он произнес совсем как ребенок, и Лайла вспомнила проблески детства, которые она видела в его вещах. Маленький мальчик, который читал на коленях у матери и писал «книги» из на обрывках торговых документов своего отца. Мальчик, полный энергии и решимости.

Мальчик, не оцененный по достоинству.

Она положила ладонь на его щеку.

– Я тебя поняла, Энрике.

Он выглядел удрученным.

– Но ты мне не веришь.

– Я не знаю, во что верить, – сказала она. – Если бы я правда происходила из рода Забытых Муз – моя мать сказала бы мне об этом.

– Может, она просто не успела, – тихо предположил Энрике. – И это необязательно должна быть твоя мать. Мужчина, которого мы встретили в Стамбуле, тоже относится к этой родословной, и поэтому он выколол себе глаза.

Лайла прикусила губу. В словах Энрике была логика… но пока что она была не готова принять такую новость. Он сжал ее плечо.

– Можешь вернуться внутрь и подождать вместе с нами?

– Через минуту.

– Тут так холодно. Зачем ты вообще вышла на улицу?

Лайла улыбнулась и выдохнула, наблюдая за тем, как ее дыхание превращается в теплый пар.

– Видишь? – сказала она, кивая на исчезающий белый шлейф. – Иногда мне хочется убедиться, что я все еще могу это сделать.

Энрике выглядел потрясенным. Он отпустил ее плечо, обхватил себя руками и сжался, пытаясь закрыться от ветра.

– Конечно, можешь, – сказал он, не смотря ей в глаза. – И так будет еще очень, очень долго.

– Знаю, знаю, – быстро согласилась она, потому что не хотела, чтобы он волновался.

– Нет, правда, я без тебя пропаду, – сказал Энрике, который выглядел чрезвычайно уязвленным. – Я не смогу прокормить себя, Лайла. Я погибну, если останусь один. Жизнь жестока, и никто даже не предложит кусочек торта.

Она шлепнула его по руке.

– Торт никуда не денется.

Он улыбнулся, а затем на его лице появилось какое-то умоляющее выражение.

– Кстати, о торте… или, скорее, о его противоположности, – он помолчал, задумчиво нахмурившись. – Что противоположно слову «торт»?

– Отчаяние, – сказала Лайла.

– Да, точно, говоря об отчаянии, я думаю, ты должна ему сказать.

Энрике не нужно было объяснять, кого он имел в виду. Лайла знала, о ком идет речь, и от этой мысли у нее мутило желудок. Северин не имел права знать о ее секретах, а тем более – о ее приближающейся смерти.

– Я знаю, что он совсем не торт, но это все еще наш Северин, – сказал Энрике. – Я знаю, что последние два месяца дались нам всем тяжело, и он… изменился. Но что, если он снова станет собой, если узнает правду? Я знаю, что мы все еще ему не безразличны… – его лицо помрачнело. Из всей команды Энрике доверял Северину больше всех. А как могло быть иначе? Северин раз за разом заслуживал его верность, но это было в прошлом, а теперь Лайле постоянно казалось, что по ее венам течет раскаленная лава.

– Что, если это ничего не изменит? – сказала она, и ее голос стал громче. – А если изменит, то, выходит, я должна оказаться на пороге смерти, чтобы он пришел в себя? Моя жизнь – или то, что от нее осталось, – не будет служить пищей для его души. Моя смерть не станет инструментом, которая закалит его характер, и я не буду приносить себя в жертву, чтобы он обрел спокойствие. Я не обязана его спасать.

Только договорив, она поняла, что вскочила на ноги и теперь смотрит на Энрике сверху вниз. Широко распахнув глаза, он тихо пискнул:

– Согласен.

– Я знаю, что ты хочешь помочь, – со вздохом сказала Лайла, снова плюхнувшись на скамейку. – Но я не могу этого сделать, Энрике. Это слишком больно.

Энрике понурил голову и опустил глаза на лед.

– Я понимаю. Я знаю, как это больно, когда думаешь, что дорог другому человеку, но потом оказывается, что ты ошибался.