Серебряный меридиан

— Я хочу, как ты. Я не боюсь, ведь ты же не побоялась. Ты сама решаешь, что делать. Ты говоришь, что хочешь. Ведь так?

— Почти. Скажи мне, а кроме того, чтобы увидеть мир, чего еще ты хочешь?

Сью пожала плечами и смущенно опустила глаза.

— Чтобы у меня появился жених. Ведь этого все хотят, правда?

— Конечно. И слава Богу! Твой отец пошутил, когда сказал, что ты сможешь жить, как он или я.

— Почему?

— Поверь мне, моя дорогая, если хочешь найти себе хорошего жениха, ты должна сделать все, чтобы не быть такой, как я.

— Но почему?

— Каждый решает сам, как жить и кем быть. Это называется выбор. Однажды я сделала свой выбор. После этого у меня никогда не было жениха. Я не замужем. И детей у меня нет.

Виола говорила спокойно и просто. Закрепив вертел с мясом над огнем и попросив племянницу присматривать за ним, Виола вытерла руки и поднялась наверх, на свою половину. Внизу в саду шумели голоса. Семья была в сборе. Казалось, мир и счастье, столь редкие для нее, пришли вдруг в одночасье. Словно радость заждалась и решила наверстать теперь все за годы, когда перед ней закрывали двери норовистые обитатели родительского дома. Даже Джон не раздражал никого. Чудеса бывают И это все заслуга Уилла. Дарованное ему и дарованное им. Благословение их жизни. Он в который раз сотворил чудо. Но только что ей теперь с этим делать? Виола шагала из стороны в сторону, поддавая носком клубок из древесной стружки, скрутившейся в маленький мяч, и гоняя его по пустым комнатам. За стенами ее половины дома жизнь шла или предполагала идти шумно и полно. Уилл, думала она, будет с женой и дочерьми. Энн, конечно, простит ему все обиды. Глядишь, еще родят кого-нибудь. Уилл все еще думает о наследнике. А что будет делать она в этих комнатах с камином в каждой? Вот сейчас она здесь, а там внизу никто не замечает ее отсутствия.

И винить некого. Это — ее выбор. Она сама сделала для этого все. Однажды, одевшись в мужское платье, она захотела скрыться в нем, и этот выбор сделал ее незаметной. Поднявшись сюда, она тоже скрылась. Ее жизнь — невидимка. А есть ли она вообще? В этом доме все собрались там, где Уилл, — родители, дети, сестры и братья, племянники и племянницы, друзья, слава, успех, признание, любовь. На ее половине никого нет. Нет и ее. Она — невидимка.

Поэзия? Погрузившись в нее однажды, она в ней скрылась. Растворилась в одном на двоих имени, разделив с братом создание мира их поэм, пьес и сонетов, и осталась неизвестной. После смерти Гэмми, дав обет не писать больше ни строчки, если Уилл поправится, Виола сдержала данное Всевышнему слово. Стихи по-прежнему приходили, наводняли, шумели, затапливали ее сознание, как затопляет вода сдавшийся город. До сих пор ее рука тянется к перу. Привычный писчий спазм — горение и жжение в сердцевине правой ладони, на вдавленных вмятинах и на бугорке среднего пальца постепенно отпускает ее. Первый месяц руку непроизвольно сводила судорога и дрожь, словно пальцы кто-то дергал изнутри, точно куклу на веревочках. Потом это прошло. «Ты испытаешь все, — будто говорило ее второе «я», — уныние, тоску, отчаяние. Сможешь ли ты когда-нибудь смириться с этим?» Но это выбор — не быть.

Этот никогда не смолкающий внутренний голос, словно диктовавший ей монологи и рифмы, стал по сути смыслом ее жизни. Ее жизнью. За жизнь брата она заплатила своею. Все в ее мир приходило словами, произрастало из них, становилось ими. Ричард принес ей слова, и они стали ее любовью к нему. Для него ее слова появились на свет. Чем, откровенно признаться, они были? Серенадой. Одной нескончаемой серенадой ему. Когда она видела, как он смеялся словам их комедий или прислушивался к монологам трагедий, она словно бы прикасалась к нему. Это она трогала его сердце, вызывала смех и грусть, радость и гнев, восхищение и волнение, когда он читал или видел на сцене то, что она написала. Это она сама становилась его смехом и грустью, его радостью и гневом — ее слова хранила его память, они заполняли его сердце. Так она принадлежала ему. Теперь все кануло в Лету.

Отныне мой недуг неизлечим.
Душа ни в чем покоя не находит.
Покинутые разумом, моим,
И чувства и слова по воле бродят…[137]

.

Поэзия — эта страна, поместье, надел — оставлена в правление единственной короне — лучшему из поэтов — Уильяму Шакспиру. Себя Виола всегда считала лишь выплавленным природой дубликатом превосходного оригинала, а участие в создании его творений доставляло ей невыразимое наслаждение и давалось легко, как дыхание. Ей и в голову не приходило расценивать их совместный труд как равноценный с ее стороны и уж тем более как соавторство. Если так и было, то ныне от всего нет и следа. Где она теперь? На каком перепутье? Где больше нет дорог? Такого не должно быть. Дорога всегда помогала ей справиться, когда отчаяние, как сейчас, выбивало почву из-под ног. Значит, пора отправляться в путь.

Спустившись вниз, Виола окликнула Уильяма.