Серебряный меридиан

Виола вздохнула. Даже в хмельную ночь собеседник вынужден покинуть ее. Еще два часа назад она была уверена, что ни в ком не может пробудить страсти, и вот получила первое в жизни признание в любви. Немыслимый театр, в котором коллизии превращают своих героев — достойных и сильных людей — в тривиальных участников ни к чему не ведущего фарса. Она, Ричард, Жаклин, Уильям, Энн, Джек — сколько может длиться эта череда невостребованных влюбленных? Принять любовь Джека? Она представила себя рядом с ним и поняла, что выглядит его старшим братом, потом, вообразив себя в платье невесты, показалась самой себе его матерью. Кошмарное видение. Нет, она могла быть расточительницей своей жизни, но не чужой.

Уильям в эту ночь, лежа без сна рядом с Энн в своем новом стратфордском доме, думал о том же — о любви и судьбе. После бурной, жаркой и ласковой близости, в возможность которой оба уже отказались верить, он забылся недолгим сном. А проснулся с мыслями о сестре. Даже к этому размягчающему сердце и утешающему душу покою рядом с женой он обязан Виоле. Не он, а она почувствовала, что именно нынче они с Энн смогут возродить их брак.

Виола могла думать за него, говорить за него, принимать решения за него, писать, как он, и вместе с ним — быть для него всем. Где она сейчас? С кем она сейчас? Он знал — одна. Но не знал, захочет ли она впустить кого-то в свою жизнь. Найдись на свете отчаянный смельчак, кого не смутили бы ни ее ум, ни горячность, ни отвага, этот безвестный будет счастливцем.

Он в ней найдет любви многообразъе:
Найдет в ней мать, любовницу и друга,
Найдет в ней феникса, вождя, врага,
Монархиню, богиню, проводницу,
Советницу, изменницу, подругу;
В тщеславье скромность и в смиренье гордость,
Гармоний фальшь и нежность диссонансов,
Прелестных, нежных, ласковых имен,
Чей восприемник Купидон. Он будет —
Не знаю, кто… Спаси его Господь[145]

.

Через неделю он вернулся в Лондон и не узнал Виолу. Она встретила его в женском платье, на ее локоны, разделенные прямым пробором, была надета сеточка, унизанная мелкими бусинками.

— Ты прелестна, — задохнулся он от восторга, обнимая ее. — Ты прекрасна. Мне надо было убежать из деревни на неделю раньше, чтобы это увидеть. Что с тобой? Что произошло?

— Не мое это все, — махнула она рукой. — Не понимаю, как можно жить в этой сбруе. Вернее, в попоне.

— Зачем же ты оделась как фея? — засмеялся Уилл.

На что услышал саркастическое: «Все остальное в стирке!»

За ужином Уилл вопросительно поглядывал на нее. Обычно стоило ему перешагнуть порог, он слышал: «Ты не представляешь, что мне удалось сделать!» или «Я сегодня такое нашла, милый мой, ты не поверишь!» Это значило, что его ожидает работа над черновиками, новыми набросками и вариантами. Но давно она ничего подобного не говорила и ничего нового не читала вслух.

— Ты что-нибудь написала? — не утерпел он.

— Нет.

— Ты часом не заболела?

— Нет.

А про себя подумала: «Я выздоровела вместе с тобой».

— Но что же тогда? Почему ты не пишешь?

— Я набираюсь сил.

— Хорошо, если так.

* * *

Летом разразился скандал, вновь грозивший оставить «Слуг графа Пембрука» без заработка. В июле они представили в театре «Лебедь» пьесу «Собачий остров», сатирически нацеленную на очень высоких чиновников и вызвавшую тем самым недовольство властей. Пьесу сочли «непристойной», усмотрев в ней «мятежное и клеветническое содержание». Нескольких актеров и одного драматурга, а им был известный критик Шакспира Бен Джонсон, арестовали и посадили в тюрьму на три месяца. Тайный совет потребовал, чтобы «никакие пьесы не ставились в Лондоне… в это лето», и более того, «те театры, что построены единственно с этой целью, были бы снесены». Антрепренер Хенслоу сумел доказать властям, что его театр «Роза» используется также и для других развлечений публики. После разбирательств с другими заведениями судьи обязали владельцев несчастной «Куртины» «снести до основания подмостки, галереи и комнаты».

В конце месяца труппа собралась на рабочий совет. Виола тоже была на собрании. Решали ехать в длительное турне, взяв ссуду, поскольку своих денег на это явно не хватало, или закрыться минимум на полгода.

Огастин Филипс высказался за закрытие. Ричард Бербедж — за гастроли. Голоса разделились поровну.

— Я не хочу питаться старыми почтовыми клячами, — кричал Гасси.

— А я не хочу питаться молодыми городскими крысами, — горячился Бербедж.

Уилл пытался утихомирить спорщиков.

— Тише, тише, дети, успокойтесь.

— Уилл, да сколько можно? Для нас это — петля! Понимаешь? Петля! Не все из нас торгуют книжками. Прости, Себ. И не все из нас пишут.