Серебряный меридиан

На следующий день Виола, продвигаясь между зрителями, более пристально, чем всегда, наблюдала, как заполнялись ряды амфитеатра. Она увидела его. На том же месте. Его невозможно было не заметить. Он отличался от всех, кого доводилось ей встречать, но при всем желании его нельзя было назвать красивым. Ей, навсегда завороженной гармонией облика Ричарда, случись описать внешность этого зрителя, такое слово пришло бы в голову в последнюю очередь. Крупная голова, высокий покатый лоб, нос тоже крупный, широкий в переносице и слегка поддернутый снизу, не вполне курносый, но близкий к тому. Светлые глаза слегка раскосые — пожалуй, это мог заметить только очень внимательный собеседник, смотрели одновременно рассеянно и испытующе. Виола не могла сообразить, кого он напоминал ей больше — оленя, когда смотрел на нее, или льва, когда она видела его в полупрофиль. Из-под небольшого заломленного берета выбивались коротко подстриженные пряди густых плотных волос того цвета, каким становится яблоко, стоит переспелому плоду разломиться. Уже не рыжий, но еще не коричневый, этот цвет показался Виоле сладким на вкус. Она усмехнулась причудам своего воображения. Впрочем, она улыбнулась не только потому, что думала о странностях в лице «венецианца» — так она назвала его про себя. Приятно было не просто видеть его вновь, а то, что он услышал ее совет. Неудивительно, что «звезды ему улыбаются». Они ведут тех, кто способен прислушиваться. Все с тем же любопытством, какое возникло при первом разговоре, она отметила его хороший английский, и манера говорить была очень знакома. Она вспомнила, в чьем исполнении слышала этот говор. Да ведь это Джек Эджерли со своими норфолкскими долготами говорит точно так же. Она прошла в левую часть амфитеатра, где был он. Не оборачиваясь в его сторону, она села на верхнюю ступень, ведущую из амфитеатра вниз, и снова замерла, глядя на подмостки.

Уильям играл Ричарда. Все остальное было не важно. Он играл бесподобно. Удивительно. Страшно. Нежно. Жалко. Пылко. Глупо. Мудро. Смешно. Горько. И отчаянно прекрасно. Казалось, театр и весь город мог рухнуть и развалиться на части, она бы не заметила. Она вздрагивала и охала, словно чувствовала на себе силу ударов, когда он падал, поднимался, когда стонал от боли или затихал, замирая. И не было сил снести, и не было сил не слушать последний монолог.

…Не надо больше музыки. Устал я.
Хоть, говорят, безумных ею лечат, —
Боюсь, я от нее сойду с ума.
И все ж, да будет мне ее пославший
Благословен. Ведь это — знак любви,
А к Ричарду любовь — такая редкость,
Такая ценность в этом, мире злом[148]

.

«А к Ричарду любовь — такая редкость, такая ценность в этом мире злом» — Виола всякий раз плакала, слыша это. Вытирать слезы так, чтобы этого никто не заметил, она научилась давно. И это ей неплохо удавалось. Только не в этот раз. Один человек, пристально наблюдая, ловил каждый ее жест.

Капитан Томас Хартли привел в Бристольский порт на неделю свои галеоны — «Турин» и «Верону». Эти корабли он выкупил у Венецианской торговой компании после победы в Гравелинском сражении, в котором принимал участие. Дальше их путь лежал в Лондон. Капитан наблюдал за Виолой уже третий день. В первый день он только заметил ее присутствие. Вчера он купил у нее пьесу. Сегодня он сам подошел к ней, когда спектакль закончился.

— Могу я приобрести у вас еще экземпляр? — спросил он. — А лучше — два.

— Вы очень щедры, сэр. Прошу вас. Не сочтите за дерзость, могу я вас спросить?

— Несомненно.

— Вчера вы сказали, что эта пьеса нужна вам, как воздух. А сегодня покупаете еще два экземпляра. Для чего столько?

— Для того чтобы не потерять человеческий облик и помнить, что ты не только точка в океане. Эти пьесы — моим помощникам. Одному — переписать тексты ролей для нашей корабельной труппы. Другому — сверять, чтобы исполнители не несли отсебятины и в результате не подняли бунт.

Виола едва поняла, что он сказал.

— Простите, сэр — вы сказали, «корабельной труппы»? Боюсь, здесь шумно и я…

— Театры есть не только на суше, но и на море, — улыбнулся он. — Я позволяю моим людям разыгрывать спектакли, дабы они не предавались лени и азартным играм. Капитан Томас Хартли, Венецианская компания, к вашим услугам.

— Себастиан Шакспир, к вашим услугам, — поклонилась Виола.

— Так вот чем вызвано это удивительное сходство. «Одна утроба вас носила, из одного металла в ту же форму отлиты вы»[149].

Несколько секунд они молчали.

— Могу я узнать, как долго будет идти «Ричард»? — спросил он.

— Не меньше двух недель.

— Как жаль. Мне остается всего три дня, чтобы усилить впечатление.

— Впечатление всегда новое. Оно мимолетно, как время. Приходите завтра и поймете. Простите, капитан, но мне пора.

— Куда вы идете, Себастиан?

В город. К «Слону».