Серебряный осел

— Эй, благородный господин, я ничего не знал. Откуда мне знать, что она не шлюха? Порядочные женщины не разгуливают в одиночестве по ночам.

Эомай не стал утруждать себя ответом, он просто продолжал смотреть на мужика, поигрывая мечом.

— Ну-ну, не будем ссориться из-за пустяков, — быстро произнес Митрофан. — Забирайте ее.

Орланда лежала на кровати, уставившись в балдахин над головой.

Комната тонула во мраке, лампа была погашена, шторы плотно задернуты, чтобы не проникал лунный свет.

Она не могла видеть балдахин из темно-синего шелка, затканного узором в виде солнца с лучами, но это не имело значения. Думала сейчас не о шелковом пологе, а о рыцаре с серо-голубыми глазами. И о том, что ему рассказала.

А поведала она ему, можно сказать, все.

Из-за двери доносились голоса спорящих.

— Пойми, Эомай, это вообще не наши заботы. Орден и святая церковь никогда не вмешивались в мирские дела.

— Но борьба с черной магией — наше дело!

— Не устраивать же против колдунов крестовый поход…

Голоса стали почти неслышными, затем Эомай почти выкрикнул:

— Мы, в конце концов, давали клятву верности августу, а тут явно имеет место заговор.

Вновь неразборчиво.

— Ну, дружище, признайся, тебе просто до жути понравилась маленькая монашка…

И почему-то эти слова так поразили Орланду, что всего дальнейшего девушка уже не слышала.

Она, серая монастырская мышка, может кому-то нравиться настолько, чтобы тот забыл про все остальное.

И не какому-нибудь лавочнику или писцу, а настоящему рыцарю!

И с этой мыслью Ланда уснула.

Почему-то ей снились уши.

Ослиные.

Длинные…

Стиру тоже снился сон.

Будто бы он никакой не осел, а человек.

Такой, как был прежде. Вот только уши у него продолжали оставаться ослиными.

И играет он на лире. И не где-нибудь, а на Парнасе, в покоях Аполлона.

И раздирают его противоречивые чувства.

С одной стороны, как бы не оскорбить кифареда своей отвратительной игрой, а с другой…

Боги ведь, говорят, ревнивы — вот содрал же Аполлон кожу с бедного пастуха Марсия за то, что тот сыграл на флейте лучше него?

— Брехня! — изрек сидевший напротив Аполлон.

— Что, светлый бог? — робко осведомился Стир.

— Все, — резюмировал Феб. — И что играл он лучше меня, и что содрал я с него его грязную шкуру. Что я вам, кожевник, что ли?

Рапсод только кивнул. В самом деле, все было логично. Как человек может играть лучше бога?

— Вообще-то не знаю, следует ли на тебя тратить время, но все ж ты мой подопечный, в некотором роде. Служитель искусства. Может, из тебя и выйдет толк… А так ведь в ослиной шкуре и пропадешь. Не надоели еще уши-то?

— Надоели, Сребролукий, — вздохнул Стир Максимус.

— Ты еще меня Златокудрым обзови, — рассердился бог. — Некогда мне тут с тобой… А если надоели, то иди сейчас в мой храм, в Булевтерий, в покои, носящие имя твоего собрата по несчастью.

И видя, что поэт не понял, нетерпеливо пояснил:

— Ну Мидаса, олух! Кого ж еще? Там нужна твоя помощь. Это и будет твоим первым шагом к освобождению от этих… ушей!

— Но как же я…

Певец хотел было спросить, кто ж его в ослином-то облике пропустит в храм. Но Аполлон уже раздраженно махнул рукой, и невидимый вихрь подхватил Стира и понес куда-то вниз.

Проснувшийся Стир тут же начал действовать.

Выбраться из стойла ему труда не составило, ибо конструкция была рассчитана на бессловесных и неразумных тварей, а не на человека, пусть и в ослином облике.

Труднее было преодолеть двери конюшни.

Но, подумав минут пять, он нашел выход.

— Эй, кто-нибудь? — стараясь избавиться от ослиных интонаций, проревел Стир Максимус.

— Кто там? — тут же откликнулся конюх. — Ты кто, мил человек?

По голосу Стир узнал Нерея — старого пьяницу, норовившего даже скотине недодать сена, чтобы заработать лишний медяк на вино.

— Да вот, браток, сам не знаю, как забрался сюда? — прохрипел Стир. — А то прямо беда — вино при себе, а закусить нечем.

— Ну отчего ж нечем? — бодро ответил Нерей. — Погоди-ка, сейчас. — Он отодвинул засов и распахнул ворота денника. — Эй, ты где там?

Рванувшись изо всех сил, Стир проскочил мимо ошалевшего конюха и побежал по улице вверх, к вожделенному храму.

— Все, бросаю пить, — решительно крякнул Нерей. — Мышей розовых видел, синих слонов видел, теперь вот говорящие ослы. Пора завязывать!

— Так, — тужился Гавейн, пытаясь дотянуться до лаврового венца, украшавшего голову Феба. — Наклони-ка ты ее еще пониже…

— Она брякнется тогда, — полгорода на грохот сбегутся! — отрезал Парсифаль. — И вообще — плюнь ты на этот венок! Серебро поганое!

— Серебро, может, и поганое, а вот камешки…

— Тьфу, сквалыга. — прохрипел блондин. — Вот сейчас выпущу рычаг, и тебя этим болваном придавит! Уходим, говорю!

Крепыш зло сморщился. Конечно, где этому богатенькому красавчику понять! Он небось никогда не знал ни нужды, ни проблем — чего, например, будет есть на завтрак.

Не то что Гавейн, сын вождя нищего клана в Нортумбрии. Всего-то из чести, что из Древних Племен! А ели похуже чем иной земледелец в благополучных краях. На завтрак — овсянка, на обед — овсянка, на ужин — овсянка с пивом!