Серебряный остров

— Если бы Фаина Дмитриевна не заболела, сидел бы ты дома, — напомнил Рудик. — Так что ты у нас за руководителя. Действуй.

Но Цырен отступил в сторонку. Тогда вперед шагнула Валюха и нажала кнопку звонка.

— Вот они, красные следопыты! — приветливо встретил их хозяин. — Проходите, Жду вас! Мункоев Владимир Батуевич, — представился он Валюхе. — Кандидат физико-математических наук.

— Валя Рыжова. Мы из Горячих Ключей.

— Вижу, вижу. Очень обрадовался, когда получил ваше письмо. Будем знакомы. — Он пожал руку. Цырену, Рудику, Саньке и провел всех в комнату, до потолка заставленную книгами. — Чувствуйте себя как дома. Сейчас чай пить будем.

За чаем завязалась беседа о школе, о Байкале, о космонавтах. Один Санька не принимал в ней участия. Конечно, приятно потолковать с умным человеком, но ведь не за этим же ехали. Сначала он ждал, что кто-то из ребят осторожненько подведет разговор к истории Серебряного острова, но они ввязались в дискуссию о будущем телевидения, и Санька решил действовать сам. Он лишь караулил момент, чтобы повежливее вклиниться в разговор. И когда Цырен заявил, что через двадцать лет на всю страну останется сто учителей, зато самых лучших, ведущих занятия по телевидению, Санька вступил в спор:

— Никогда этого не будет, Цырен! Никогда! Учитель за тысячи километров — не учитель. Учитель должен быть рядом.

— Это еще зачем? — не понял Цырен.

— А чтобы не только передать знания, но и заразить ими. Как Фаина Дмитриевна заразила нас всех Серебряным островом. Не поверите, Владимир Батуевич, — обратился он к хозяину, — наш музей начался еще четверть века назад, когда никого из нас на свете не было, а наша учительница впервые приехала на Байкал…

— И встретилась с моим отцом…

— И встретилась с вашим отцом, который как раз «искал правду» на берегу.

И Санька довольно складно рассказал Владимиру Батуевичу все, что было известно о Серебряном острове. Хозяин слушал серьезно, сосредоточенно, а когда речь зашла о том, как два мальчишки наткнулись на скалу с ледяными статуями, вскочил и начал нервно расхаживать по комнате.

— Я ведь знал, что дед погиб на этом острове, — задумчиво произнес он, едва Санька закончил свой рассказ. — Но что отец мальчишкой наткнулся на остров и был свидетелем… Про это он никогда не вспоминал. Ни разу! Да, на многое раскрыли вы мне глаза… Я-то, пока отец был жив, не очень искусством интересовался. — Теперь, конечно, жалею. Техника меня увлекла, день и ночь сидел с паяльником, конструировал разные штуковины. А отец был человек сдержанный, не упросишь — не расскажет. Любопытную же историю вы мне поведали… Вернее, предысторию…

Он на минуту ушел в себя и вдруг спохватился:

— Тебе подлить чаю, Цырен? Да вы, ребята, не стесняйтесь! Валя, не забывай, пожалуйста, про конфеты… Что ж, я в долгу не останусь, тоже кое-что расскажу. Переехали мы в город, поставил отец тигель в сарае и просиживал там все выходные напролет. И все отпуска. Возился с островом, «правду старался ухватить». Только нелегко ее ухватить, правду-то. Были у него разные рельефы, просто чудо. Все переплавил отец, все ушло на остров. Много раз заканчивал работу и начинал сначала. Сам-то ледяной утес оставался, конечно. А вот люди, вмерзшие в лед, никак его не устраивали. «Волосы дыбом не встают», — говорил. Теперь-то я его понимаю. А тогда лишь удивлялся, думал — стариковские причуды.

Но так ли, иначе ли, — незадолго до смерти закончил он свой остров. Позвал меня как-то на рассвете, когда солнышко в дверь сарая проникло. Взглянул я на этих людей, впаянных в лед, — и честное слово, копна на голове зашевелилась.

Несколько дней ходил отец праздничный. Как же, дело всей жизни завершил. А потом сник: не ест, не пьет, места себе не находит. Оказалось, встретил он человека, который знал эту историю и совсем в ином свете объяснил. Как я понимаю, отец старался ужас передать, проклятие стихиям, что ли. А на самом деле эти пленники льда поддерживали друг друга, подбадривали, призывные песни пели — словом, лучшие человеческие качества перед лицом смерти проявили. Было над чем призадуматься. Выходит, опять правду не ухватил. И совершил отец непоправимое — содрал фигурки и бросил в тигель. Чтобы все сначала начать.

Это мы сейчас говорим: непоправимое. А рассудить — большую изыскательность проявил отец. Да только силы не рассчитал. Был он уже тяжело болен — и не успел. Только три человека стоят теперь на утесе… А мне в то время вообще не до острова было. По больницам бегал, насчет лечения хлопотал. Но отец о врачах и слышать не хотел, каждую минуту, зря пропавшую, жалел, чувствовал, что не успевает.