Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX–XX веков. Том 2. К-Р

…Но была в нем и „синька“, нечто от синего неба Италии, которую он так любил, что-то от синевы адриатической. А может быть, это было исконно русское, идущее от „кубовых“ набоек и голубых косовороток, от лазури „матушки Волги“, от синевы заволжских далей. И если водкинский „йод“ порою раздражал своей навязчивостью, то „синева“ подкупала своей задушевностью.

Козьма Сергеевич был увлекательным собеседником; правда, в монологе он был сильнее, чем в диалогическом состоянии, но и за то спасибо.

Он не умел обуздывать и прятать свои взгляды и мнения: они так и лезли из него, – казалось, что мысли пышут у него даже из ноздрей и ушей. Он был запальчивым разговорщиком, доходившим иной раз прямо до какого-то экстаза. Жаль только, что его путь к экстазу проходил по задворкам, мимо выгребной ямы.

…Самоуверенное „я“ очень заметно выпирало из Петрова-Водкина, но это было интересное „я“ – особенно в тех случаях, когда оно оставалось в кругу профессиональных вопросов» (Э. Голлербах. Встречи и впечатления).

ПЕТРОВСКАЯ Нина Ивановна

псевд. Н. Останин;

март 1879 – 23.2.1928

Прозаик, переводчица, мемуаристка. Публикации в журналах «Весы», «Перевал», «Золотое руно», «Новая жизнь», «Русская мысль», в альманахе «Гриф». Жена издателя С. Соколова (Кречетова). Прототип Ренаты – героини романа В. Брюсова «Огненный ангел». Покончила с собой.

«Рядом с ним [В. Я. Брюсовым. – Сост.] была молодая женщина, внешность которой нельзя было определить ни в положительном, ни в отрицательном смысле: до такой степени ее лицо сливалось со всеми особенностями фигуры, платья, манеры держаться. Все было несколько искусственное, принужденное, чувствовалось, что в другой обстановке она другая. Вся в черном, в черных шведских перчатках, с начесанными на виски черными волосами, она была, так сказать, одного цвета. Все в целом грубоватое и чувственное, но не дурного стиля. „Русская Кармен“ назвал ее кто-то. Не знаю, удачно ли было это название. Это была Нина Петровская, жена присяжного поверенного С. Соколова, издателя „Грифа“ и поэта» (К. Локс. Повесть об одном десятилетии).

«Нину Петровскую я знал двадцать шесть лет, видел доброй и злой, податливой и упрямой, трусливой и смелой, послушной и своевольной, правдивой и лживой. Одно было неизменно: и в доброте, и в злобе, и в правде, и во лжи – всегда, во всем хотела она доходить до конца, до предела, до полноты, и от других требовала того же. „Все или ничего“ могло быть ее девизом. Это ее и сгубило. Но это в ней не само собой зародилось, а было привито эпохой.

…Петровская не была хороша собой. Но в 1903 году она была молода – это много. Была „довольно умна“, как сказал Блок, была „чувствительна“, как сказали бы о ней, живи она столетием раньше. Главное же – очень умела „попадать в тон“. Она тотчас стала объектом любвей.

Первым влюбился в нее поэт, влюблявшийся просто во всех без изъятия [Андрей Белый. – Сост.]. Он предложил ей любовь стремительную и испепеляющую. Отказаться было никак невозможно: тут действовало и польщенное самолюбие (поэт становился знаменитостью), и страх оказаться провинциалкой, и главное – уже воспринятое учение о „мигах“. Пора было начать „переживать“. Она уверила себя, что тоже влюблена. Первый роман сверкнул и погас, оставив в ее душе неприятный осадок – нечто вроде похмелья. Нина решила „очистить душу“, в самом деле несколько уже оскверненную поэтовым „оргиазмом“. Она отреклась от „греха“, облачилась в черное платье, каялась. В сущности, каяться следовало. Но это было более „переживанием покаяния“, чем покаянием подлинным.

…О, если бы он просто разлюбил, просто изменил! Но он не разлюбил, а он „бежал от соблазна“. Он бежал от Нины, чтобы ее слишком земная любовь не пятнала его чистых риз. Он бежал от нее, чтобы еще ослепительнее сиять перед другой, у которой имя и отчество и даже имя материтак складывались, что было символически очевидно: она – предвестница Жены, облеченной в Солнце. А к Нине ходили его друзья, шепелявые, колченогие мистики, – укорять, обличать, оскорблять: „Сударыня, вы нам чуть не осквернили пророка! Вы отбиваете рыцарей у Жены! Вы играете очень темную роль! Вас инспирирует Зверь, выходящий из бездны“.

…Тем временем Нина оказалась брошенной да еще оскорбленной. Слишком понятно, что, как многие брошенные женщины, она захотела разом и отомстить Белому, и вернуть его. Но вся история, раз попав в „символическое измерение“, продолжала и развиваться в нем же.

Осенью 1904 года я однажды случайно сказал Брюсову, что нахожу в Нине много хорошего.

– Вот как? – отрезал он. – Что же, она хорошая хозяйка?