Летом 1943 года мы с мамой коротко жили в дядисережиной и тетинюриной квартире в Столешниковом переулке, пока на скорую руку восстанавливали полуразбомбленную нашу в Руновском, а дядя и тетя еще оставались в Малмыже, в эвакуации. Я и потом часто забегала к ним после школы без дела и повода. Дядя Сережа всегда отрывался от работы, чтобы побеседовать и непременно выпить со мной чашку чаю. Однажды, вскоре после войны, училась я тогда в пятом или шестом, заглянула днем без спроса и предупреждения. Анна Васильевна пригласила к чаю, но тут дядюшка обнаружил, что в доме нет конфет, а в программу наших с ним чаепитий неизменно включалась конфета “трюфель”, редчайшее и ценнейшее в те нищие годы лакомство. Дядюшка не мог примириться с нарушением традиций, вместе со мной спустился в кондитерскую – самая знаменитая из сохранившихся в Москве располагалась в том же Столешникове, в соседнем доме. В безлюдном по причине недоступных цен помещении продавщица, не поднимаясь с табуретки, буркнула, что “трюфелей” в продаже нет, хотя они весомой стройной пирамидкой наполняли одну из вазочек за ее спиной, как раз на уровне моих глаз. Я их углядела и дяде на них указала.
– Что же вы вводите людей в заблуждение? – строгим учительским тоном осведомился С.И.
– Куда? – простодушно осведомилась продавщица. – Я, дед, никого не водила, скажет тоже!
–
Я пропадала от стыда, жалко было дядюшку! Что ж он ставит себя в смешное положение? Не видит разве, что деваха со скуки над ним потешается? Тут надо не разговоры разговаривать, а осадить: не смей, дура, людей обманывать! “Дура”, положим, для дядюшки слишком крепко, “дуру” можно и пропустить. Ан нет, продолжает, не замечая ее ухмылки, втолковывать свое “заблуждение”, отчетливо и терпеливо, и так и эдак поворачивая слово, объясняя смысл и происхождение, пока не добивается отклика:
– Заблужение? – произносит неуверенно девица.
– Вот-вот, – ободряет и поправляет С.И. – Заб-луж-ДЕние!
Он подбирает с прилавка крохотный кулечек, церемонно благодарит и, взяв меня за руку, не спеша удаляется. Я оборачиваюсь в надежде деваху “испепелить грозным взглядом” и “облить презрением”, как поступали в таких случаях герои прочитанных книг, но она оказывается проворнее: успевает на прощание покрутить пальцем у виска. Даже драгоценные трюфели не стоили такого унижения! Я приняла решение к ним не притрагиваться, но, признаюсь, зарока не выдержала.
В одно из недавних посещений Москвы, собираясь в гости к приятельнице, я зашла в ту же знаменитую кондитерскую, спросила трюфели, к которым сохранила благодарную любовь, услышала, что сейчас принесут. Через некоторое время продавщица вернулась из подсобки со словами:
– Извините, что ввела вас в заблуждение, но они у нас, оказывается, закончились. – И после паузы, другим тоном: – Простите, а чему вы смеетесь?
Я и не заметила, что смеюсь, но я, правда, так обрадовалась! Я просто торжествовала! В извинениях продавщицы мне слышались фанфары в честь дядисережиной победы: недаром он и ему подобные не упускали случая дать урок правильной русской речи и, что с тем тесно связано, урок цивилизованного общения между людьми!
Окончить школу меня угораздило в 1950 году, как раз в пору бурного расцвета государственного антисемитизма, но сколько мне ни втолковывали, что двери Московского университета, несмотря на золотую медаль – будь их хоть дюжина! – для меня закрыты, я все-таки подала документы на филологический факультет. С фамилией Бернштейн (тоже была путаница: все школьные документы, включая золотую медаль, были у меня на Ивич, а “свидетельство о рождении, выписанное до того, как отец присоединил к фамилии литературное имя, – на Бернштейн) и записью “еврейка” в злополучной пятой графе! Вот, кстати, повод вспомнить добрым словом начальника паспортного стола в одной из милиций Замоскворечья! Выписывая мне паспорт, спросил полуутвердительно: “Я тебе напишу «русская»”? – “Не, не стоит”, – помотала я головой в ответ. В душе и в уме я себя ощущала и считала русской, Россию – родиной, русскую литературу намеревалась сделать профессией, но отрекаться от гонимых – язык не повернулся: стыдно. Своим отказом много куда закрыла двери в будущем, начиная с аспирантуры, но ни разу, честное слово, о том не пожалела – иначе пришлось бы всю оставшуюся жизнь мучиться совестью. А вот добротой милицейского начальника в голубых погонах восхищаюсь по сей день.