Серебряный век. Жизнь и любовь русских поэтов и писателей

Отношения с известным критиком Акимом Волынским тоже говорят о попытке выйти за пределы обычной любви. В своем письме к нему от 4 марта 1895 года она пишет: «…я хочу соединить концы жизни, сделать полный круг, хочу любви не той, какой она бывает, а… какой она должна быть и какая одна достойна нас с вами. Это не удовольствие, не счастье – это большой труд, не всякий на него способен».

Еще раньше – в своем эссе, так и названном «Влюбленность», Зинаида Гиппиус пытается обосновать новое понимание Любви.

«Сама Любовь, принесенная Им, вмещенная людьми как “жалость и сострадание” – точно ли жалость? “Будьте одно, как Я и Отец одно”… И “кто не оставит отца и матери и жены и детей ради Меня”… Не похожа ли эта, загадочная для нас, Любовь – скорее на огненный полет, нежели на братское сострадание или даже на умиление и тихую святость? И где злобное гонение плоти аскета среди этих постоянно повторяющихся слов о “пирах брачных”, о “новом вине”, о Женихе – вечном Женихе, – грядущем в полночь? Иоанн, любимый ученик Его, глубже всех проник в тайну Любви, покрывающей мир; и Апокалипсис, эта самая последняя и самая таинственная книга, говорит опять о Женихе, о Невесте Его, Невесте Агнца… И дух и Невеста говорят: “Прииди…” “Се, гряду скоро…”

Какие-то лучи от этой неразгаданной, всепокрывающей Любви пронизали мир, человечество, коснулись всей сложности человеческого существа, – коснулись и той области, в которой человек жил до тех пор почти бессознательной и слишком человеческой жизнью. И тут родилось новое чувство, стремительное, как полет, неутолимое, как жажда Бога. Пусть оно еще слабо и редко, – но оно родилось, оно – теперь есть. После Христа есть то, чего до Него не было».

Погружению в христианство и формированию новых взглядов на него способствовали исторические романы Дмитрия Мережковского, когда он глубоко изучал темы и эпохи.

«Я думаю, однако, что уже с “Юлиана” у Д.С. был поворот к христианству, начало углубления в него, хотя в следующем романе, “Леонардо”, поворот еще не казался явен. Ведь именно там проскальзывала “двойственность”, – Армузд и Ариман, – с которой ему еще приходилось считаться. Но тут мне надо сказать несколько слов об общем облике Мережковского, писателя-человека.

Он был очень далек от типа русского писателя, наиболее часто встречающегося. Его отличие и от современников, и от писателей более старых, выражалось даже в мелочах: в его привычках, в регулярном укладе жизни и, главное, работы. Ко всякой задуманной работе он относился с серьезностью… я бы сказала – ученого. Он исследовал предмет, свою тему, со всей возможной широтой, и эрудиция его была довольно замечательна. Начиная с “Леонардо” – он стремился, кроме книжного собирания источников, еще непременно быть там, где происходило действие, видеть и ощущать тот воздух и ту природу».