Серебряный век. Жизнь и любовь русских поэтов и писателей

Мне снилась снова ты, в цветах, на шумной сцене,
Безумная, как страсть, спокойная, как сон,
А я, повергнутый, склонял свои колени
И думал: «Счастье там, я снова покорен!»

Но ты, Офелия, смотрела на Гамлета

Без счастья, без любви, богиня красоты,
А розы сыпались на бедного поэта,
И с розами лились, лились его мечты…

Ты умерла, вся в розовом сияньи,

С цветами на груди, с цветами на кудрях,
А я стоял в твоем благоуханьи,
С цветами на груди, на голове, в руках…

Люба манит его, но есть некая грань, которую он преступить не может или не хочет. И его стихи говорят о том чувстве, которое питается не любовными страстями и лихорадкой, а чем-то иным…

Странно: мы шли одинокой тропою,
В зелени леса терялись следы,
Шли, освещенные полной луною,
В час, порождающий страсти мечты.
Стана ее не коснулся рукою,
Губок ее поцелуем не сжег…
Всё в ней сияло такой чистотою,
Взор же был темен и дивно глубок…

На некоторое время они расстаются… Каждый из них живет своей жизнью, но у судьбы иной расклад на происходящее. В 1900 году Любовь Менделеева поступает на Высшие женские курсы, погружается в студенческую жизнь. А Блок, увлеченный учением Владимира Соловьева, со стихами которого его познакомила мать, ощущает мистические токи и Вечную Женственность. Постепенно он приходит к пониманию, что Люба – его судьба. И видит он ее не иначе, как в образе Прекрасной дамы. И потому даже зимой для него звучит Весна…

Ветер принес издалека
Песни весенней намек,
Где-то светло и глубоко
Неба открылся клочок.

В этой бездонной лазури,

В сумерках близкой весны
Плакали зимние бури,
Реяли звездные сны.

Робко, темно и глубоко

Плакали струны мои.
Ветер принес издалека
Звучные песни твои.

Вместе с тем Блок понимает: он видит то, что не могут видеть и знать – другие. Он – избранник других миров…

Небесное умом не измеримо,
Лазурное сокрыто от умов.
Лишь изредка приносят серафимы
Священный сон избранникам миров.

В Любе же постепенно просыпалась женщина, которой хотелось ответной любви и чувств.

«Я ощущала свое проснувшееся молодое тело. Теперь я была уже влюблена в себя, не то что в гимназические годы. Я проводила часы перед зеркалом. Иногда, поздно вечером, когда уже все спали, а я все еще засиделась у туалета, на все лады причесывая или рассыпая волосы, я брала свое бальное платье, надевала его прямо на голое тело и шла в гостиную к большим зеркалам. Закрывала все двери, зажигала большую люстру, позировала перед зеркалами и досадовала, зачем нельзя так показаться на балу. Потом сбрасывала и платье и долго, долго любовалась собой. Я не была ни спортсменкой, ни деловой женщиной; я была нежной, холеной старинной девушкой. Белизна кожи, не спаленная никаким загаром, сохраняла бархатистость и матовость <…>».

Лето 1901 года было для них знаменательным и способствовало еще большему сближению, еще большему тесному знакомству.