Серебряный змей в корнях сосны

Хизаши скрестил ноги и с легкой ухмылкой смаковал и приятное зрелище, и приятное вино. Арата пил маленькими глотками, поддерживая под донышко расписную чашку гуи-номи. В ней не было того же изящества, которым отличаются маленькие пиалы из тончайшего фарфора, но зато если их разбить, придется меньше платить хозяину идзакаи. Почему-то Хизаши казалось, что этой ночью ему еще не раз придется раскошелиться.

– Эй, красавица! – громко позвал Мадока, одновременно хлопая Кенту по плечу, отчего тот раскачивался из стороны в сторону, как деревянный болванчик. – Сыграешь для нас?

Хизаши опустил голову, прикрывая глаза длинной косой челкой. Другой на его месте испытывал бы стыд за товарищей, но он прятал от их взглядов веселое нетерпение. Сколько еще придется оплатить выпивки, чтобы все вышло из-под контроля?

Он жестом подозвал хозяина и попросил еще пару кувшинов. Сасаки отсел еще немного подальше, цедя, кажется, все еще первую порцию сакэ. Настороженный взгляд сверлил Хизаши висок, но это не страшно. Арата все равно не скажет ни слова против, устрой он тут хоть реконструкцию знаменитого противостояния Уэсуги Кэнсина и Такэды Сингэна.[31]

Девушке принесли биву, и она ласково погладила шелковые струны. Нежная и немного печальная мелодия разлилась по полупустому в этот час залу идзакаи. Хизаши склонил голову к плечу, внезапно зачарованный дивным звучанием. Эта музыка будто что-то напоминала ему, змеей заползая в самую глубь, покрытую пылью прожитых столетий. Хизаши встряхнулся, прогоняя наваждение, и игра перестала быть прекрасной, а исполнительница – сошедшей с небес богиней.

Мадока и Куматани немного послушали музыку, а потом вернулись к выпивке. Закуски быстро заканчивались, время перевалило к часу Быка[32], и в идзакае не осталось никого, кроме их компании. Хозяин заламывал руки, когда думал, что его не видят, но прогнать людей с горы Тэнсэй, да еще и таких щедрых, не мог. Хизаши с интересом следил за его метаниями, как вдруг первая чашка с грохотом разбилась об пол.

– Ханако не такая!

Вторая чашка полетела в Мадоку, попутно расплескивая остатки алкоголя, и Кента покачнулся, переоценив свои силы.

– Я просто предположил!

– Ханако не такая! Она… Она… Она не такая!

Совершенно незаметно для всех Куматани резко утратил способность не только связно мыслить, но и разговаривать. Он, такой правильный и добрый, бил посуду в идзакае и бубнил какую-то околесицу, очевидно, про дочку хозяина, которая обслуживала их стол и играла на биве.

– Да что ты к ней привязался? Ханако то, Ханако это, – обиделся Мадока и в попытке подняться едва не перевернул столик. – Не в Ханако дело!

– Не тронь Ханако! Ханако не…

– Не такая, – подсказал Хизаши.

– Да! Она другая.

Оба пьянчужки выпрямились и, покачиваясь на несуществующем ветру, сверлили друг друга свирепыми взглядами. Сасаки осторожно пересел еще дальше, практически за ширму.

– Все они одинаковые, эти твои Ханако, Мияко, Киёко, – с трудом шевеля языком, сказал Мадока и эмоционально махнул рукой, едва не ударив Кенту по носу. – Женщины – смерть самурая!

Хозяин все-таки нашел в себе смелость подкрасться к Хизаши и, запинаясь, попросить увести товарищей, пока чего не случилось. Хизаши как раз и ждал, когда что-нибудь случится, но эти двое только бодались рогами, как молодые бычки. Хизаши разочарованно вздохнул и поманил Сасаки.

– Давай-ка выведем их на свежий воздух.

Мадока немного побуянил, а Кента позволил взять себя под локоть и спокойно направился к выходу.

Растущая луна висела в темном небе изящным серебряным полумесяцем в окружении звездного жемчуга. Вблизи горы Тэнсэй холода наступали немного раньше, чем в остальной провинции, и в середине часа Быка приятная прохлада ластилась к коже, разгоряченной от сакэ. На узкой улочке почти все фонари уже давно погасили, красная и желтая бумага слабо теплилась цветными пятнами в ночной темноте. Лаяла беспокойная собака. Город был тих и безмятежен.

– Будет плохо, если кто-то их заметит, – сказала Сасаки Арата и огляделся по сторонам.

– На нас нет герба школы.

– Но…

– Никто ничего не заметит, – отрезал Хизаши и подтолкнул Кенту в спину. – А ты иди давай. Иди-иди.

Ночной патруль прошел по соседней улице, дробные удары трещотки сначала приблизились, а после стали медленно отдаляться. Зычный голос стражника слился с собачьим лаем и затих в лабиринте домов. На фоне густо-синего неба черными силуэтами вырисовывались коньки крыш, а за ними вырастала из леса гора Тэнсэй, высокая, гордая и неприступная. Казалось, даже звезды стараются не светить рядом с ее холодной вершиной. Хизаши выдохнул облачко пара и зябко поежился. Холод он не любил, и чем свежее становились ночи, тем сильнее клонило в сон.

– Мацумото-кун?