Серебро и свинец, иной вариант

— Взглядом! — нетерпеливо объяснила Елика. — Ты чародей или анойя?

С трудом шевеля мыслями, Сошников нашарил глазами пустую деревянную кадушку — после того, что случилось с Нориком, он решил выбрать что-нибудь небьющееся. «Ну и как я буду ее поднимать?» — промелькнуло в голове, и одновременно представилось, отчетливо и ясно, как он тянется к кадушке рукой, как цепляет за ушко пальцами и тянет…

Кадушка оторвалась от пола и медленно поплыла вверх. Наверное, она уперлась бы в потолок, если бы Сошников не сообразил, что происходит, и от изумления не потерял бы хватки. Деревяшка упала и покатилась по полу.

«Да как же это я?» — думал спецназовец, не зная — радоваться ему? пугаться? забыть о случившемся, как о страшном сне? Он заметил, как в глазах Елики к любви примешивается гордость, как лицо тэнны Айлии исполняется глубокого почтения. — «Как же это я?» Ну да — для них ведь не случилось ничего чудесного, просто он из пришлого ши вмиг превратился в чародея — пусть слабого, но это ведь совсем другое дело…

Оннат Норик крякнул, отряхнулся и решительно полез в кладовку. Вытащив на свет божий изрядную бутыль с уже знакомой Сошникову розовой наливкой, он плеснул густого пахучего напитка в четыре пустые кружки.

— Ну… — Он потер ушибленный крестец, помялся немного и выпалил так торопливо, словно слова жгли ему рот: — За тебя, зятюшко!

— Ы… — булькнул Сошников.

— За тебя, зятюшко, — повторила Айлия. — Наш дом — твой дом. Твоя кровь — наша кровь.

— За тебя, милый, — прошептала Елика и, нагнувшись через стол к уху Сошникова, добавила: — За то, что тебе не пришлось долго ждать этих слов… и за твой дар.

Спецназовец хотел сказать… что-нибудь, но слова не лезли из горла. Что делать? Благодарить? Отказываться? Бежать со всех ног?

Их дом — его дом… Он вспомнил, насколько буквален бывает эвейнский язык в своих оборотах, и его передернуло. Этот дом станет его, и эта женщина станет его — окончательно и бесповоротно. Эта земля примет его… только скажи.

И все же страх был силен. Он поднимался в груди, не давая дышать. Бросить родину… не вернуться никогда в знакомые края, к бабкиной могиле… Оставить за спиной все привычное. Хотя почему же все? Здесь все так похоже на родное… Но все, все не так! Невозвращенец в чужой стране… И Краснов пустит своих ищеек по его следу, и если он вернется — дезертирство, трибунал, расстрельный взвод. Или нет, это с Бубенчиковым был бы обречен. А с Сергеем Викторовичем, может, что-то выйдет решить. Толе Громову повезло. А что он может выбрать и не бросить Елику? Да и поедет ли с ним? Нет, не бросит ее.

Наливка скользнула в горло ароматной струей, и ее запах словно пробудил

в сознании спецназовца нужные слова.

— Моя кровь — ваша кровь, — слетело с его губ. — Ваш дом — мой дом.

И жаркая нежность в глазах Елики была ему наградой.

* * *

А в обед кто-то в дверь постучал. Сохатый открыл, а за ней Сергей Викторович:

— Здрасте…

— И вам не хворать. Чего из увольнения не вернулся? Девицу нашел и влюбился?

— Так точно. Но она мне уже жена, я не желаю Родину предавать, и ее бросать не хочу.

— Вот шустрый! Давай за стол, по пять капель, — спецназовец провел подполковника к столу, и выпили наливочки. Последний проговорил. — Как человек я тебя понимаю, но я еще и чекист. Дам тебе шанс реабилитироваться. У нас будет своя территория пограничная с Эвейном, считай, еще одна область СССР. Мне очень нужны крестьяне, которые знали б наши жизнь и помогли беженцам от владетелей освоиться.

— Я то согласен, но у меня открылся дар чародея-движителя. Что с ним делать посоветуете?

— Это очень хорошо, можешь ничего не бояться, — едва не подпрыгнул от радости гэбист. — Мне в обоих качествах пригодишься.

* * *

Первым признаком неминуемой катастрофы Обри Норденскольду показался остекленевший взгляд часового. Конечно, послушав с полчаса разглагольствования адмирала Дженнистона о его геройских подвигах во время войны Корее, можно и в обморок хлопнуться… но солдат на посту должен терпеть любые неудобства.

И все же Обри не осмелился привстать, чтобы потрясти оцепеневшего морпеха за плечо. Хотя бы потому, что адмирал никогда не простил бы ему столь вопиющего хамства. Возможно, это и сделало возможным все последовавшее.

Пространство посреди кабинета разорвалось, точно туго натянутая парусина, если полоснуть по ней ножом. По краям разрыва плыл струйкой туман. Пахнуло холодным ветром, донесшим запах лесной сырости и дыма.

В отверстие один за другим шагнули, без усилия преодолев границу, трое в обычных для эвейнских чародеев камзолах. Одного Обри узнал — это был мрачноватый парень, что сопровождал лорда Ториона на тех, первых переговорах. Двое других были ему незнакомы.

Макроуэн отреагировал первым. Рука его метнулась к поясу быстрей, чем память подсказала, что оружия там нет. Прежде чем он успел рвануться к застывшим в странном оцепенении часовым, ноги подполковника подкосились, и он неловко упал, повалив складной стул.