Серебром и солнцем (СИ)

Винсент опять подумал, что сказал не всё. Нужно было предупредить Миру, что покровители ордена никогда не допустят посвящения избранного, что бы ни хотел Латэ. Нужно было поведать ей страшную тайну Арденсов – первую из тайн ордена. Нужно было, наконец, рассказать ей, как с ним самим обошёлся Крас, узнав о его даре: пусть бывший избранный, не помнил, чем была эта странная сила – месяцы заключения и подготовки к жертвоприношению не изгладились из его памяти. Он прогнал Миру в неизвестность – Винсент хорошо помнил, как тщательно охотники охраняют свои тайны. Вампирше понадобится не один год, чтобы узнать столько же, сколько уже известно ему. Она ещё не скоро узнает, как на самом деле нерешителен Латэ, как скован он и весь орден в действиях: не могут шагу ступить, если на то не будет приказа основателей. И она не скоро поймёт, что ниточку проклятия, связавшую их в парке, не в силах разорвать никто. Она не скоро поймёт… Быть может, никогда.

Наступало новое утро. Белёсый утренний свет разливался над городом, острые зубцы Короны скрылись в серебристой дымке. Старая Карда! Три года назад он клялся, что не вернётся сюда, и вот, он вновь здесь, в мрачном, будто проклятом доме Вако. Впрочем, некому пожурить его за несоблюдение клятвы: та, кому он клялся – подруга, соседка, старшая дочь Меренсов, мертва. Милая Софи всё-таки добилась своего: вкусила каплю бессмертия. Её растерзали люди, уставшие платить вампирам дань – также, как Линду.

Винсент равнодушно и бесстрашно затворил окно чердака – не от страха перед дневным светилом, просто чтобы закрыться от ненавистной цитадели carere morte. Солнце почти не беспокоило юного вампира. Он ожидал, что первое лето будет тяжёлым и он снова, как минувшей зимой, будет балансировать на грани безумия. Но светлые жаркие месяцы пронеслись быстро – вспышки, сменяемые кратким ночным мраком. В Доне Винсент спокойно спал всё лето. Он мог бы проспать всю вечность, ведь он не знал вечного вампирского голода – единственная приятная особенность его ни на что не похожего бытия. Здесь, в Карде, он снова спал бы, если б не визит Миры.

Он почувствовал её, едва вампирша ступила на землю Карды. Это было, как будто отворился коридор и из дальнего конца его к нему пошла тень. Потом он понял, что коридор - не коридор, а зеркало, и идущий – идёт из его таинственный глубин. И этот незнакомец – всего лишь его отражение… Или наоборот: отражение – он? Странное видение, но как нельзя лучше объясняющее суть его странного бытия.

…Он осознал это ещё в Доне. Осознание пришло внезапно. Единственный ответ на все вопросы нашёлся мгновенно, но это был такое странное… такое страшное слово, что он долго отказывался его принять. Принять переход от избранного к презренной твари-вампиру было бы куда легче.

- Я не понимаю, - решился заметить он в первый же день своей вечности главе, когда тот вновь заговорил о Великом, и о том, что Винсент ни в коем случае не мог стать Великим вампиром после инициации. – Как же так? Если я – не Великий вампир, которого ждал Дэви, значит, дар ушёл прежде, чем Мира меня обратила. Но ведь дар покидает человека после смерти…

Латэ молчал, и он совсем тихо повёл дальше:

- Вампирами обращают только живых. Из мертвецов изготавливают кукол. Кто я? Я же умер до обращения?

- Да.

Винсент заговорил вновь не скоро:

- Куклы лишены памяти, так?! А я всё помню, всё, что было. Правда, смутно, и чем глубже хочу заглянуть, тем размывчивей картинка… Но это моя память! – он замолчал, потом медленно, растягивая паузы между словами, проговорил. – А почему, чёрт побери, вы сняли с меня ошейник?!