Серенада для Грейс

И вот "Каравелла" Эр-Франса несет домой мои сто восемьдесят фунтов (девяносто килограммов - для тех, кто не очень внимательно читал этот роман, толкаясь в транспорте).

Фелиция, моя дорогая маман, приехала меня встречать в аэропорт... Она плачет как на похоронах. Нужно шлепать ее по щекам, чтобы она пришла в себя.

- Какой ты бледный, сынок, - вздыхает она.

- Это от усталости, мама, - успокаиваю я ее, прокручивая в памяти мое прощание с Долли, ненасытной медсестричкой.

Воздух Парижа! Мой квартал! Это стоит всех плевритов на свете, дорогие друзья! Всех морских бризов! Всех сырых ночей Тадж-Махала! Последняя реалия специально для того, чтобы доказать, что вы имеете дело с образованным, знающим человеком, а не с недоумком, дебилом или склеротиком!

Мы берем такси и едем в наш домик на окраине.

Фелиция говорит мне:

- У меня есть для тебя большая новость...

- Давай! Мы что, выиграли в лотерею?

- Не совсем... К нам на обед придет твой шеф.

Вот тут, ребята, держите меня! Крыша едет! Старик придет обедать ко мне домой?!

- Как это может быть, маман, такие чудеса? Мне рассказывали про чудеса Лурда и Фатимы - я в это слабо верю, но пережить чудо самому, наверное, еще интереснее.

Она смеется от всего своего доброго сердца.

- Твой шеф звонил мне и сказал, что ты прилетаешь сегодня. Он добавил, что хотел бы поболтать с тобой спокойно наедине, и если меня это не очень стеснит... Знаешь, Антуан, я решила начать с копченого языка, затем кебаб на вертеле... И потом я купила курицу...

* * *

И вот приходит босс, дорогие друзья! Мы его сажаем в наше лучшее кресло, и он сидит с сигарой во рту толщиной с мою ногу...

Мы уплетаем маманин язык, если можно так выразиться, потом кебаб, сначала тот, что жаренный на вертеле, а затем тот, что жаренный на сковородке, после этого и курочка пролетает незаметно...

Мы едим салат, сыр, пирожные, взбитые сливки...

Пьем кофе...

И только после этого я начинаю не торопясь рассказывать о своих приключениях...

Все, полностью, не пропуская ни одной запятой.

Босс опять закуривает сигару, и мы сидим в тишине и в дыму, погрузившись в свои размышления...

Наконец шеф поднимает руку к своему черепу, гладкому и блестящему. Не лысина, а концертный рояль!

- Думаю, что я пришел к тому же заключению, что и вы, - говорит он.

- Спасибо, патрон, я не...

- А, это! Я вас знаю, Сан-Антонио... Я не только знаю своих сотрудников, но я знаю также своих друзей...

Я смотрю на него...

- Вы, наверное, спрашиваете себя, почему Эммануэль Ролле заплатил так дорого за преступление, которого не совершал?

- Да, конечно...

- И если это не из-за женщины и не из-за любви, то тогда из-за мужчины и... опять же из-за большой любви...

- Да, именно... человека.

- То, что он мог сделать из-за жены или из-за любовницы, он сделал для своего друга... самого большого друга, самого близкого, для своего отца

- Я тоже так думаю, шеф!

- Вы говорите себе, что арендатор дома и владелец судоходной компании разительно похожи. Вы говорите себе, что, как только вы произнесли имя Ролле, Стоун решил вас ликвидировать...

- Точно так, патрон!

- Вы знаете, что у Ролле седые волосы...

- Да!

- А я вам скажу еще, что он обучался в Оксфорде, значит, прекрасно говорит по-английски...

- А! Вот как.

- Вы знаете, что красный "хиллман", оставленный в гараже Дувра, может означать, что машина принадлежит кому-то, кто постоянно курсирует между Францией и Англией, ездит туда и обратно через Ла-Манш...

- Короче говоря, - заключаю я, - мы оба сейчас знаем, что отец Ролле и есть Хиггинс, а, шеф? Он вместе со Стоуном организовал грязную торговлю наркотиками.

Дело набрало обороты... Старик рассматривал эту аферу как обычное дело - преступное, деликатное, сложное, опасное, но обычное... И он подрядил туда сынка... Но только у того были другие мысли... Он пошел на это без желания, без удовольствия. А когда старик стал убийцей, в тот вечер, когда он вернулся из Нортхемптона, Эммануэль все понял и решил сдаться... Убийца должен был защитить честь семьи, но сделал это за счет собственного сына.

- Именно так...

- Но вы же знаете семью Ролле. Вы считаете, что это как раз в их жанре? Шеф произносит без тени сомнения:

- Я думаю, да. - Он вздыхает. - Это страшное страдание для отца: ведь он так любил своего сына...

- Тогда почему он допустил его казнь?

- Бизнес, скорее всего... И потом, он понял, когда было слишком поздно. Эммануэль просто не выдержал бы мысли, что он сын осужденного на смерть, и предпочел стать жертвой... Преступление сына выглядело вполне банальным. Это почти естественный рефлекс, простительный в любом случае... Преступление отца было бы более одиозным и бросило бы тень на всю семью...

Он вспоминает о своей сигаре и выпускает большое облако дыма, закрывающее свет люстры, как английский туман.

- Сан-Антонио...

- Да, шеф?

- Когда вы поняли, что виновен отец Ролле?