Сергей Бондарчук. Лента жизни

– Здесь другое, во-первых, твоя мама даже не знала, что он был женат до войны, ну а потом… – Алексей замялся. – Тебе рановато об этом знать, когда-нибудь расскажут.

Я поняла, что он знает, как мама к нему отнеслась, когда он был совсем маленьким… Алексей продолжал рассказывать.

– Ну вот, вышла эта, что помоложе, и говорит то же самое: что отца в Москве нет и не скоро будет, а сама смотрит на меня. «Вы, – говорит, – где остановились?» Со мной ещё в жизни никто на «вы» не говорил. «Вам помочь с гостиницей?» Ну, думаю, у меня от дедушкиных запасов один рубль остался, какая гостиница? «Нет, – говорю, – не надо гостиницу».

Алексей даже крякнул как-то по-стариковски от обиды.

– И ты знаешь, что я заметил? Она – с пузом!

– Как это – с пузом?

– Ну, беременная, понимаешь? И пузо большое, наверное, скоро родит. И будет нас уже трое!

И бодро добавил:

– Знаешь, у меня абсолютный слух.

И, продолжая вглядываться в моё лицо, он вдруг запел густым баритоном:

  Когда фонарики качаются шальные… А чёрный кот уже выходит из ворот, Я из пивной иду, я никого не жду, Я никого уж не сумею полюбить…  

На другой день, с помощью моей мамы, Алексей попал на «Мосфильм». Отец проводил кинопробы, был чем-то недоволен, раздосадован. «Сто-о-оп! Снято!» – услышал Алексей.

Он прошёл совсем близко от Алексея, их взгляды встретились… и ничего не произошло. Алексей попытался что-то сказать и неожиданно взял его за локоть.

– Что, что ещё? – отец сердито смотрел на него, по всему лицу его была разлита усталость. Алексей, не отпуская его, смотрел в одновременно чужое и очень родное лицо.

– Я – твой сын, – тихо сказал он и, прижимаясь к нему всем телом, захлебнулся от слёз. Всё как будто замерло: перестали галдеть люди, погасли прожекторы, дождь приутих и последними тяжёлыми каплями беззвучно падал на землю.

– Это я, папа, – вырвалось впервые произнесённое мучительное слово.

Через два дня Алексей приехал к нам. Он был немного пьян, мама уложила его в постель. Из его сумбурного рассказа мы поняли только, что Алексей встретился с отцом, что он слушал его стерео и ещё что-то о пластинках. Было уже поздно, все легли спать. Я лежала в кровати и смотрела, как по тёмному потолку пробегали белые светящиеся полоски света фар последних ночных машин.

– Ты спишь? – услышала я тихий голос.

– Не сплю.

Я увидела, как Алексей сел на кровати и закутался в одеяло. Видимо, его знобило.

– Он мне деньги дал, на гостиницу, – говорил Алёша простуженным голосом, – а я их пропил. Пошёл и купил что-то самое дорогое, липкое, тягучее и сразу у магазина с кем-то выпил всю бутылку. Я же в первый раз к нему… Приехал… а он – «гостиницу». Нат, а Нат, а ты его видеть хочешь? – задал он, видимо, мучивший его вопрос.

– Не знаю, – сказала я неуверенно. – Иногда хочу, иногда даже очень хочу. Я даже с ним разговариваю, когда трудно, и будто он мне отвечает и понимает меня лучше всех. А то вдруг – пожар, и я его спасаю…

– И я его спасал, много раз, – отозвался Алёша. – Один раз так всё это увидел, что самому страшно стало. Будто он сидит на поляне и медленно в землю погружается, а люди вокруг него бегают и ничего сделать не могут. А он как будто и не просит их помочь, а просто смотрит, как земля его со всех сторон охватывает… И понимаешь, не болото это, а именно земля, с травой, цветами, и держит его крепко. И тут будто я подхожу к нему, а он меня узнал, обрадовался, и я его беру за руки, и земля его отпускает. А сам он лёгкий-лёгкий, и я несу его на руках, а он ко мне прижимается, как ребёнок.

Горло моё сдавило жгутом, хотелось плакать навзрыд, но что-то не давало расплакаться, и от этого ещё больше давило и болело в груди.

– Ты знаешь, я летом в прошлом году была у нашего дедушки Фёдора Петровича.

– Да? Какой он?

– Острый такой, резкий. Я приехала в Широчанку, к нему и к Анне Ефимовне.

– К кому?

– Ну, к его нынешней жене. Наша с тобой родная бабушка, Таня, живет с дочкой, тётей Тамарой в Ейске, а в Широчанке с ним проживает Анна – молодуха, так её все называют.

– Понятно, – усмехнулся Алёша.

– Я приехала к дедушке поездом. Меня впервые к нему отпустили одну. В Ейске меня встретили тётя Тамара и её дети – Танечка и Серёжа. Загорелые, аж жуть, как ваксой намазаны. Я через три месяца такой же стала. Ну, привезли меня сразу в Широчанку, я давно с дедуней не виделась. Он смотрит на меня, а я в таких зелёненьких брючках и в полосатой кофточке, модненькая такая. Дедуня посмотрел и говорит: «Что это ты, Наташка, мужские портки на себя напялила?» Я говорю: «Нет, они женские, мне мама из Чехословакии привезла». – «А юбку она тебе не привезла?» – прищурился дед и ушёл в хату.

Ну, женщины меня срочно переодели в сарафанчик. Сели за стол на летней кухне, а там еды – видимо-невидимо: бычки жареные, яйца свои горкой лежат, салаты, борщ, вареники двух сортов. Ну, вот, значит, за ужином у нас пьют красное вино, а на обед – белое. Я впервые попробовала, вино сладенькое, мне понравилось. Наутро просыпаюсь, а на шкафу у деда стоит вот такенный, – раскинула я руки, – Сталин. И – м-а-аленький Ленин.