Сергей Дягилев. «Русские сезоны» навсегда

В этом году Дягилев с удвоенной энергией взялся за архивные поиски, связанные с его исследованием творчества Левицкого. Осенью 1901 года вышла монография Дягилева об этом художнике XVIII века. Как и ожидалось, качество печати и оформление книги отвечало в целом самым высоким требованиям, но главное ее достоинство представлял большой, подробно аннотированный перечень работ Левицкого, составленный Дягилевым. Ему удалось не только найти и атрибутировать несколько работ художника, считавшихся утерянными, но также определить авторство Левицкого в отношении ряда работ, приписывавшихся другим художникам. Выход этой книги ознаменовал собой вновь пробудившийся интерес к полузабытой живописи XVIII века, которая, выражаясь словами самого Дягилева, имела «важнейший и блестящий период ее процветания, обильный поразительными талантами, очень быстро возникший после слабых попыток Петровских учеников и так же быстро обрывающийся при расцвете шумного псевдоклассицизма в начале XIX века»¹⁹. Книгу Дягилева положительно восприняли в научных кругах. 23 октября он послал мачехе телеграмму о том, что получил за «Левицкого» почетную Уваровскую премию²⁰. Это была главная премия в сфере гуманитарных наук, которая за шесть лет ни разу не присуждалась. Несмотря на все неудачи года, это был, похоже, очень важный момент в жизни Дягилева, постоянно мучимого комплексами из-за того, что интеллектуалы словно не воспринимали его всерьез.

В этом смысле присуждение премии пришлось очень кстати. Незадолго до этого дягилевские комплексы из-за недостатка признания его в интеллектуальной среде получили новый импульс. Дягилева не пригласили стать членом религиозно-философского общества «Новый путь», основанного в ноябре 1901 года Мережковским, Гиппиус и Дмитрием Философовым. Дягилев был небезразличен к религиозной моде (в начале XX века Россия переживала очередную волну интереса к разного рода религиозным и духовным движениям, среди которых общество Мережковского и Философова представляло собой достаточно благонамеренную, отнюдь не радикальную организацию). Он болезненно отнесся к тому, что его проигнорировали²¹.

Возможно, Дягилева не пригласили в общество, зная его решительный лидерский характер, но куда более вероятно, что Мережковский и Гиппиус просто решили вбить клин между Дягилевым и Философовым. Как иронично заметил о Гиппиус Нувель (сам-то он ходил на заседания общества): «…она искала не Бога, а Философова, потому что он ей нравился». Нувель говорил, что «если бы Гиппиус не была влюблена в Философова, он растерял бы весь интерес и к ней, и к ее делу»²². Последнее, конечно, неверно, поскольку Философов уже много лет серьезно интересовался различными религиозными вопросами. Впрочем, это высказывание говорит о том, что, похоже, всем было известно об увлечении Гиппиус, хотя сам Дмитрий, в первую очередь, интересовался Мережковским. Но Дягилев словно не хотел ничего замечать. В письме к Василию Розанову (другому активному члену этого общества) он пишет, что больше всего его обижает то, что его, похоже, не воспринимают всерьез как интеллектуала:

«Многоуважаемый Василий Васильевич! Я очень сожалею, что мне приходится писать эти строки, но что-то во мне протестует и удручает меня. Я привык, вернее, избаловал себя привычкой считать себя если не одним из ваших друзей, то хотя бы одним из тех людей, которые мыслят не совсем отлично, чем вы сами. Благодаря З. Н. Мережковской [Гиппиус] меня занесли в категорию “людей действия”, в то время как вы все принадлежите к “людям размышления”. Этот эпитет, которым я пожалован в известной степени по знакомству, я принял не стесняясь, ведь возможно, и такие люди тоже нужны. Тем не менее понятно, что, поскольку я осознаю свою знаменитую “энергию” и “силу” – качества, которые, если хотите, скорей напоминают легкоатлетические упражнения, я всегда боялся подойти ближе к “людям размышления” и держался от них всегда на некотором расстоянии, хотя и ощущаю до сих пор с ними известное взаимопонимание, которое никакой эпитет разрушить не в состоянии»²³.