Сергей Довлатов. Остановка на местности. Опыт концептуальной биографии

«Я функционирую с шести утра. Три часа пишу. Три часа занимаюсь английским. Потом читаю.

Хожу на рынок. Мне послали из Франции книги. Так что я везу маленькую библиотеку. Томов в двадцать пять. Солженицын, Набоков и т. д. Везу очень красивую Библию. Гениальную книгу «Москва – Петушки» Ерофеева… Максимов заявил: «Буду печатать все, что пришлет Довлатов». Поставил в 19-й номер (18-й целиком посвящен 60-летию Солженицына)… Тут есть нечто вроде эмигрантского клуба. В субботу был мой вечер. Очень смеялись и хлопали. Обидно, что вас не было. Я так завидую всем, кто с женами и дочками!»

«Мы живем однообразно и тихо… двадцать пятого буду читать в институте славистики.

Ходил в парк убирать листья, за деньги. Заработал больше пятисот шиллингов. Еще предлагают малярную работу, но нет грязной одежды, все новенькое…

У меня лежат два приглашения из Франции, по одному – из Мюнхена и Рима. Все поражаются, что я не еду. Одному ехать скучно».

«Мы готовимся к отъезду. Вылетаем 22-го февраля в 12.20 (по евр. времени. По-вашему в 6.20 утра). В аэропорту Кеннеди будем в 17.20 (по амер. времени). Рейс: TW-831. Если можете – встречайте…»

В уборной аэропорта JFK New York пожилой темнокожий уборщик совершенно безучастно гоняет шваброй по кафельному полу воду, устраняя подобным медитативным образом последствия протечки трубы. До вызова сантехника дело еще не дошло, и лужа уже приняла угрожающие размеры.

Для человека, прожившего 37 лет в Ленинграде, такая сцена является чем-то обыденным, даже домашним, потому что можно, как в детстве, бегло оценив масштаб бедствия, обнаружить отмели и по ним в несколько прыжков преодолеть препятствие, чтобы оказаться у рукомойника.

Включить воду, посмотреть на себя в зеркало, висящее над смесителем, горячая и холодная вода на котором отмечена буквами латинского алфавита – H и С, соответственно.

Конечно, это не такое зеркало, которое в свое время раздобыл на помойке, когда обитал в Березино, это без трещин и разводов амальгамы, напоминающих накипь желтых лишайников на камнях.

На камнях в Пушкинских Горах, выбиты надписи.

Запомнил одну из них:

Вот холм лесистый, над которым часто
Я сиживал недвижим – и глядел
На озеро, воспоминая с грустью
Иные берега, иные волны…

Сережа смотрит на себя в зеркале и видит в нем пожилого темнокожего уборщика, который продолжает выполнять свою бессмысленную работу, гоняя по полу мутную жижу от одного берега к другому.

«Кто бы мог подумать, что, собираясь в Америку, с собой надо было взять резиновые сапоги», – говорит своему отражению, затем закручивает вентиль с буквой С и, маневрируя между отмелями и разновеликими затоплениями кафельного дна, выходит на улицу, где идет снег.

Из статьи Сергея Довлатова в газете «Новый мир»: «Зима к Нью-Йорку подступает осторожно. Еще вчера было душно на остановке сабвея. Позавчера я спускался за газетами в шлепанцах. Три дня назад оставил в ресторане свитер…

Дома было все иначе. Сначала – дожди. Потом неделя сухих холодных ветров. И вдруг рано утром – пелена белого снега. И снежные шапки на тумбах ограды. И белый узор на чугунных воротах. И улица, напоминающая черно-белый фотоснимок. Нелегко было шагнуть с крыльца в первый зимний день. Я хорошо запомнил ощущение решимости, которое требовалось, чтобы ступить на это белое полотно».

Иные волны

Балтийский прибой долго и медленно угасает на мелководье, оставляя после себя на песке очертания пересекающихся парабол. По этому мелководью можно долго идти, почти до самого горизонта, надеясь на то, что ледяная вода наконец поднимется и достигнет хотя бы колен, а о том, чтобы утратить контакт с дном, и речь не идет.

Утопиться здесь решительно невозможно.

Гуляющих на взморье в эту пору немного – холодно, ветрено, моросит дождь.

Уже не осень, но еще и не зима.