Сергей Довлатов. Остановка на местности. Опыт концептуальной биографии

«Я сидел на берегу пруда в парке, а вокруг было воскресное гулянье родителей, похожих на братьев и сестер своих собственных детей, а также из публики, которая не идет ни в какой счет, потому что я их никого не знал и наблюдений по их поводу не имел.

Я сидел и думал, что какое теплое солнце и какой свежий воздух, надо же, чтобы такое существовало, а также о множестве ног, не идущих ни в какое сравнение с ногой моей женщины Нонны, появления которой я ждал, а также, по привычке, о судьбах мира. Думал я, кого-то смущаясь, то ли из-за судеб мира в свете свежего воздуха и ног, то ли из-за свежего воздуха и ног в свете наоборот.

Высокий мужчина, растоптанный и рваный, тащился по аллее, с бутылкой в повисшей руке, а за ним шел мальчик Гоша и нес его грязную кепку.

Мужчина был пьян насквозь и время от времени вставлял бутылку в рот, и в него булькало вино, а мальчик Гоша останавливался и ждал идти гулять дальше».

Олег Александрович Охапкин (1944–2008)

«ГОРОДУ МОЕГО ДЕТСТВА»

Город мой! Ледяная моя колыбель!
Слюдяное мерцание стёкол, метель,
Завыванье печурки, чухонская стынь,
Лёд, Коломна, Беллона, Фонтанка, ледынь…

Всюду мойра, двойная секира и мгла.

Тускло в сумерках бабкина светит игла,
И сестрёнка в платок пеленает батон,
Да за стенкою крыса катает бидон.

Всюду горе и хвори, и злой неуют,

И знобящая грусть, и часы отстают…
Штукатурка в следах чьих-то жутких когтей…
Безвиновное детство военных детей.

Дровяные сараи, подвалов герань.

Материнская молодость. Мирная рань.
И воскреснопоющая всюду пила,
И всё детство – недетские наши дела.

И над всем этим – Город, встающий из мглы,

Засверкавший лучом золочёной иглы,
Возрождённый трудом и любовью святой,
Освятивший нам детство своей красотой…

Виктор Борисович Кривулин (1944–2001)

«ВОВРЕМЯ ВЫКЛЮЧЕННЫЙ ТЕЛЕВИЗОР»

Стемнело. Грянули вороны
свое прощальное. И стихло. И теперь
вздыхает пневматическая дверь,
скрываются трамвайные вагоны
в деревьях перелеска. Изо всей
дороги в пригород едва ли уцелело
хотя б одно лицо! хотя бы эти, слева,
кварталы спальные… Стемнело. Мне слышней
свербенье тишины – внезапной, воспаленной…
Как телевизор вовремя включен!
Да, голоса его спасительны, как сон,
тысячекратно повторенный.

Владимир Андреевич Губин (1934–2003)

Из романа «Илларион и Карлик»: