Сергей Михалков

Рассказчик (горячо). Выслушайте меня, прошу вас! Вы давно уже видите и знаете мое сердце. Вам известно, страдаю ли я недостатком готовности служить на пользу общую. В деньгах я не особенно нуждаюсь, потому что получил обеспеченное состояние от родителей; что же касается до моих чувств, то они могут быть выражены в двух словах: я готов! Но будет ли с моей стороны добросовестно отбивать у Балалайкина куш, который может обеспечить его на всю жизнь? Он — бедный человек, Иван Тимофеевич! И вы знаете, Иван Тимофеевич, что, несмотря на свой лоск и шик, он с каждой минутой все больше и больше погружается в тот омут, на дне которого лежит долговая тюрьма. И в доказательство… (Берет со стола оставленную адвокатом записку, читает.) «По делу o взыскании 100 рублей с мещанина Лейбы Эзельсона…» Понимаете ли, какие у него дела? И как ему нужно, до зарезу нужно, чтоб на помощь ему явился какой-нибудь крупный гешефт, вроде, например, того, который представляет затея купца Парамонова? (Переводит дух. Всматривается в лицо собеседника, продолжает.) С другой стороны, ведь не вам придется платить деньги! Конечно, Балалайкин заломил цену уже совсем несообразную, но я убежден, что в эту минуту он сам раскаивается и горько клянет свою несчастную страсть к хвастовству. Призовите его, обласкайте, скажите несколько прочувствованных слов — и вы увидите, что он сейчас же съедет на десять тысяч, а может быть, и на две! Наверное, он уже теперь позабыл, что сто тысяч слетели у него с языка. Почему он сказал «сто тысяч», а не «двести», а не «миллион»? Не потому ли, что цифра сто значится в записке о взыскании с мещанина Эзельсона? Я, конечно, этого не утверждаю, но думаю, что эта догадка небезосновательная. Завтра он принесет к вам записку о взыскании двух рублей и сообразно с этим уменьшит и требование свое до двух тысяч. Но если бы даже он и окончательно остановился, например, на десяти тысячах, то, право, это не много! Совсем не много! Ведь поручение-то… ах, какое это поручение! И что вам, наконец? А ему грозит долговая тюрьма! Неужели деньги купца Парамонова до такой степени дороги вашему сердцу, что вы лишите бедного человека, который вас любит и ценит, возможности поправить свои обстоятельства! (Замолкает, выжидая, какое впечатление произвела на Ивана Тимофеевича его долгая и убедительная речь.)

Иван Тимофеевич (неопределенно). Ладно. Ну что ж… Поглядим… Подумаем…

Затемнение.

Картина пятая

Рассказчик (в зал). Странным образом моя судьба переплелась с судьбой Балалайкина. Он не давал о себе знать, и Иван Тимофеевич поглядывал на меня как-то хищно и деловито. Для меня же вопрос шел как бы о жизни и смерти. Являлась мне мысль бежать в мою деревеньку Проплеванную и до конца дней там закупориться… Я жил в каком-то бессвязном кошмаре… Мне являлась «штучка» парамоновская во сне… и наяву стала видеться… Свадьба… Вокруг налоя ведут… На цепь сажают. Все уходят, а я так на цепи и сижу… И лаю… Фу-фу-фу! Глумов сначала смеялся, а потом сам уговорил меня идти к Балалайкину и в лоб спросить его: будет жениться или нет? И цену пусть назначит божескую… Разузнали адрес… Пошли… И вот мыу Балалайкина.

Приемная в адвокатской конторе Балалайкина. В углу дремлет пожилой человек с физиономией благородного отца из дома терпимости. Другой клиент, совсем юный, в ожидании приема рассеянно листает толстенную книгу. Глумов и Рассказчик, сидя в сторонке, тихо переговариваются.

Рассказчик (шепотом). Глумов, Глумов, что делать? Что делать?

Глумов. Да погоди же голову-то терять… Держись… Да и женишься — ничего страшного… на худой конец. Не всерьез же.

Рассказчик (задрожав). Не-ет, Глумов… Я тебе говорю — вокруг налоя меня не поведут! Не-ет! Не поведут… Удавлюсь, а не поведут! Или в крайнем случае укажу на тебя…

Глумов. Да тише ты!

Рассказчик. Укажу, укажу как на более достойного.

Глумов. Уймись, слышишь? А то уйду.

Рассказчик (громко). Нет! (Спохватившись, шепотом.) Нет, нет, нет!

Дремавший в кресле старик шевельнулся.

Глумов. Видишь, потревожили человека.

Из кабинета вышел Балалайкин. Он необыкновенно мил в своем утреннем адвокатском неглиже. Лицо его дышит приветливостью и готовностью удовлетворить клиента, что бы тот ни попросил.