Сергей Николаевич Булгаков

Итак, начальную постановку проблемы религии мы обнаружим уже в первом сборнике статей Булгакова – «От марксизма к идеализму».

Автор сознательно ставил здесь задачу отразить свою духовную и теоретическую эволюцию. Следует сразу же отметить неизбежно связанный с таким подходом элемент самостилизации. Вопреки тому впечатлению, которое сам Булгаков, будучи безусловно искренен, впоследствии стремился создавать у своих читателей и слушателей, проблема религии отнюдь не занимает в сборнике центрального положения: вопрос о смысле религии и ее роли в человеческой жизни возникает в ходе развития мысли Булгакова в рамках социально-экономической проблематики, при «выяснении отношений» марксистского и идеалистического подхода к ней. Наибольшее значение с этой точки зрения имеют средние статьи сборника: «Иван Карамазов как философский тип», «Основные проблемы теории прогресса», «Душевная драма Герцена», «Что дает современному сознанию философия Вл. Соловьева?». В ранних статьях, хотя значение религиозной проблематики Булгаковым в них еще не осознано, мы найдем становление основных предварительных условий ее постановки, в последних – применяемые вновь к чисто «общественной» проблематике результаты достигнутого развития.

Исходной точкой движения мысли Булгакова, приводящего в итоге к вопросу о религии, является дискуссия по проблеме соотношения закономерности и целесообразности в общественной жизни, возникшая в ходе полемики русского марксизма с народничеством и рецепции в русском марксизме неокантианской проблематики, представленной в книге Штаммлера «Хозяйство и право с точки зрения материалистического понимания истории» (1896, рус. пер. 1899)[599]. Ее центральным пунктом было «признание личности и ее идеалов как бы за самостоятельный и первообразный фактор, из себя производящий историю, а не являющийся ее неизбежным результатом»[600]. Если в первых статьях этим претензиям личности Булгаков противопоставляет «материалистическое понимание истории», не оставляющее никакого места «свободной причинности» и телеологии, то в средних именно проблема личности выходит на первый план, а с нею вместе высвечивается и проблема религии. Пытаясь провести с максимально возможной строгостью принцип научности, Булгаков приходит к выводу, что ни общественный идеал, определяющий личную этику и социальную практику, ни критерии общественного прогресса не могут быть заданы чисто научным образом, что сама постановка этих проблем выводит за рамки научности и на ее почве может решаться только «контрабандно». Будучи, тем не менее, необходимой стороной человеческой жизни, они могут быть адекватно сформулированы и решены только в рамках метафизики и религии.

Тем самым в центре внимания Булгакова оказываются «личные» проблемы его современников. Основной такой проблемой, которая рассматривается им на примере Ивана Карамазова и А. И. Герцена, является своеобразное рассогласование теоретического и практического разума[601], причем эта личная проблема оказывается вместе с тем и проблемой того общества, которое не может предложить своим членам удовлетворяющую их стратегию достижения внутренней цельности. На личном уровне она обретает в европейской культуре форму проблемы теодицеи, разрешимой, по Булгакову, «только путем метафизического и религиозного синтеза»[602]. Следует сразу оговориться, что проблема теодицеи понимается здесь Булгаковым довольно формально: как проблема осмысления зла и отыскания путей его преодоления и вместе с тем примирения с миром, в котором присутствует зло. На общественном уровне для Булгакова речь идет о лежащих в основе европейской культуры идеях равенства и абсолютного достоинства человеческой личности, являющихся необходимой составляющей социального идеала и немыслимых вне своего христианского происхождения и религиозно-метафизического обоснования[603].

На этом фоне и проблема религии оказывается поставлена в двух, впрочем, тесно связанных между собой аспектах: психологическом и социальном. В первом религия рассматривается как «подлинно и единственно человеческая стихия». В этом смысле поставить вопрос о «духовном субстрате» Герцена как человека означает для Булгакова поставить вопрос о его «религии»: «чем он живет, что он считает для себя самым святым и дорогим, и как он живет, как он служит своей святыне»[604]. Таким образом, религиозность понимается Булгаковым довольно обычно для своего времени, в горизонте святыни, однако наличие или отсутствие измерения святыни в жизни человека определяется здесь не им самим, а его исследователем. «Святыня» может быть проинтерпретирована здесь чисто формально, как ценность, служению которой посвящает себя человек. Большей конкретности Булгаков достигает в социальном аспекте.