Сергей Николаевич Булгаков

Именно в религии Булгаков ищет ответ на основной вопрос своей книги, являющийся ее «духовным нервом»: «вопрос об истинной природе культурно-общественного идеала»[615]. С этой точки зрения авторское предисловие имеет принципиальное значение, т. к. в нем высказываются основные моменты булгаковского подхода к религии на данном этапе (1904–1910).

Булгаков определяет религию как «чувство своей связи с целым, с абсолютным и необходимости этой связи для возможности духовной жизни, духовного самосохранения»[616]. Человек – это «существо религиозное», основополагающий факт его бытия определяется его сущностной структурной организацией: соединением «его духовности и его свободы, с одной стороны, и его тварной ограниченности, с другой»[617]. Наряду с последней, существенным антропологическим фактом, определяющим религиозную жизнь человека, является «мощь стихии греха», проявляющаяся в отказе человека от его духовности и свободы, влекущая за собой явление «иррелигиозности», понимаемой Булгаковым как «духовное мещанство»[618]. Последнее, с его точки зрения, следует отличать от энтузиазма зла, «враждебной и сознательной противоположности религии»[619].

Указанная морфология непосредственно реализуется в истории в виде двух основных путей «религиозного самоопределения»: теизма и пантеизма[620]. Первый находит свое завершение в христианстве, второй – в религии человекобожия и антихристианстве. Они представляют собой основную религиозную антиномию, которая «определяет собой весь путь развития христианской Европы»[621], а также и русской культуры, поскольку она является своего рода ответвлением последней или, во всяком случае, связана с нею через феномен «интеллигенция».

Таким образом, за видимым единством культурной жизни «в ее овеществлении» просвечивает двойственность ее религиозных оснований, ее «духовных потенций», что дает основание Булгакову использовать августиновскую метафору: «Два града строятся в ней»[622]. История предстает у Булгакова как «овеществление» духовных (т. е. прежде всего религиозных) потенций в культуре. Этой двойственностью, в которой, согласно автору, tertium non datur, определяется основное содержание истории культуры как трагедии и «прогресса трагедии»[623], идущего к эсхатологическому завершению, причем указанная двойственность определяет собой и антиномии конца истории, формы эсхатологического идеала, в свою очередь, существенным образом влияющие на социальные практики конкретных исторических сил, которые тем самым также оказываются предметом своеобразной христианской герменевтики, расшифровывающей их «скрытые тайны[624] и тем самым выявляющей религиозные аспекты соответствующих культурных феноменов. В этом анализе, как уже говорилось, тесно сочетаются исторический и функциональный (психологосоциологический) аспекты.

Данная структура становится основой для рассмотрения центральных тем сборника: религия человекобожества, ее истоки, история и роль в современной жизни – своего рода психоаналитическое исследование души русской интеллигенции; первоначальное христианство, его место в истории религии и значение для самопонимания современного человека; характеристики современных религиозных мыслителей, прокладывавших позитивные пути решения стоящих перед современной мыслью проблем; религиозные основания культуры.

Уже из этого перечня видно, что в религии Булгаков усматривает ключ к решению основных общественных проблем современности. В центре его внимания оказывается, таким образом, проблема отношения религии к остальным сторонам общественной жизни, но, хотя речь, как и в предыдущем сборнике, по сути, идет о функциональном анализе, Булгаков не может не ставить вопрос и о природе соотносящихся сторон и о норме их взаимоотношений. Вслед за Соловьевым отказываясь видеть эту норму в средневековом порядке вещей, он пытается найти формы, в которых стремящаяся к самообоснованию современность обнаружила бы в христианстве условие возможности своей реализации, а традиционная религиозность увидела бы в современности «бьющую ключом жизнь, которой не нашлось места в церковной ограде, всемирно-исторический и общечеловеческий опыт, который необходим и для церковного сознания»[625].