Сергей Николаевич Булгаков

В методологическом отношении следует отметить, что этот философский функциональный анализ религии у Булгакова всегда опирается на исторический, социологический и психологический эмпирический материал. Многочисленные сноски делают очевидной огромную степень осведомленности Булгакова в основных достижениях научной литературы (главным образом немецкой, но всегда и русской) по каждому конкретному вопросу, которого он касается в своих текстах. Он редко осуществляет собственное эмпирическое исследование, если это не исследование философского или художественного текста. Его критика, тем не менее, всегда профессиональна и конкретна. Вскрывая мировоззренческую определенность и ограниченность тех или иных концепций, он всегда указывает на эмпирические следствия этой ограниченности. Наиболее существенным методологическим прегрешением является для Булгакова, как и прежде, некритическое смешение чисто научных и философско-религиозных и метафизических моментов дискурса. Указывая на значение «личной веры, личной религии, личной интуиции» в историческом исследовании, он понимает их скорее как раскрытие определенных возможностей познания, чем как его принципиальное ограничение. Только позиция чистого негативизма по отношению к своему предмету вызывает у него явное отторжение: «как если бы кто-то стал писать историю музыки, не только не понимая, но питая отвращение к музыке»[626]. Именно на этих принципах построена чрезвычайно жесткая критика марксистского понимания раннего христианства (прежде всего в лице Каутского), в значительной мере предвосхитившая все последующее развитие этих исследований в Советском Союзе[627]. Однако даже эта критика не носит нигилистического характера, несмотря на явно присутствующий в ней, как и во всем сборнике, элемент публицистичности и просветительства. В целом булгаковская критика является имманентной, она, следуя соловьевскому принципу «критики отвлеченных начал», направлена одновременно и на выявление позитивных возможностей (пусть даже они заключаются только в обострении проблематики), и на вскрытие внутренних проблем и противоречий анализируемых подходов.

Итак, природа религии, по Булгакову, такова, что любое академическое ее изучение само имеет определенный мировоззренческий подтекст и является эпизодом истории религии, моментом борьбы религиозных идей. Намеченная им позиция, однако, дает ему возможность принимать своих оппонентов всерьез и признавать за их идеями и разработками положительное значение.

Тем не менее общий подход, реализованный Булгаковым в сборнике, явно страдает недостаточным теоретическим обоснованием. Служащая для него фундаментом антропологическая структура покоится отчасти на метафизических, отчасти на эмпирических, отчасти на теологических основаниях и, очевидно, нуждается во внутренней гармонизации и специальном продумывании, которое, разумеется, не могло быть дано ни в кратком предисловии, ни в публицистических по сути статьях, составляющих содержание сборника. В этом отношении он остается открыт всей критике, развернутой в западном религиоведении в адрес концепции «homo religious»[628]. Пытаясь обобщить эмпирический материал с помощью априорной схемы, не получившей и философского обоснования, он неизбежно должен был вызывать вопросы с точки зрения своей эффективности и универсальности.

Разрешить эти проблемы можно было только путем специальной и систематической разработки философии религии.

3

В «Философии хозяйства» (1912), несмотря на то, что в ней очевидно наличествует именно религиозное оправдание и осмысление хозяйства, культуры и вообще творчества человека на основе идеи Софии, впервые получающей здесь у Булгакова систематическое развитие, собственно философии религии мы не находим. Однако это умолчание Булгакова само достаточно показательно: он тщательно обходит религиозную проблему, он сознательно исключает религию из всех перечислений сфер человеческого творчества, которое «в знании, в хозяйстве, в культуре, в искусстве – софийно. Оно метафизически обосновывается реальной причастностью человека к Божественной Софии, проводящей в мир божественные силы Логоса»[629]. Эта причастность является условием возможности восхождения человека и мира к «Софии осуществленной», как сверххозяйственной цели хозяйства[630]. Принципиально отлична от этого пути природа религии, основанной на откровении Истины, в котором софийность мира раскрывается в непосредственном опыте, прежде всего опыте святых. Философия религии как философия откровения тем самым оказывается за пределами философии хозяйства[631] и составляет главную тему следующего произведения Булгакова, его центральной философской работы – книги «Свет Невечерний».