Сергей Николаевич Булгаков

В июне 1917 года Булгаков говорил: «Как ни была глубока и значительна идея православного царства сама по себе, но все труднее становилось узнавать ее в истории, где монарх принимал обличье языческого Ксеркса, а на церковную жизнь тяжело ложилась казенщина»[974].

После революции Булгаков вопрошал: «Зачем победа без Царя?», «Зачем Царьград без Царя?» Только для царя, а не для Милюкова приличествует Царьград: «Ведь для Царя приличествовал Царьград, он был тот первосвященник, который мог войти в этот алтарь, он и только он один. И мысль о том, что в Царьград может войти Временное правительство с Керенским, Милюковым, была для меня так отвратительна, так смертельна, что я чувствовал в сердце холодную, мертвящую пустоту»[975]. Задумываясь о причинах революции, Булгаков пришел к выводу, что все царствование Николая II было «сплошным и непрерывным самоубийством самодержавия». При этом ни Николай II, ни его семья не были виновниками этого самоубийства: «Это самоубийство было предопределено до его рождения и вступления на престол»[976]. Царь был «монархом-самоубийцей» без своей личной вины, он не был ответствен за зло, ему не принадлежащее[977]. В феврале 1923 года Булгаков записал в константинопольском дневнике: «И как становится ясно, что помимо интеллигенщины произошло самоубийство самодержавия в лице лично почти святого царя»[978]. Вслед за Царем вступила на крестный путь и Россия: «Россия вступила на свой крестный путь в день, когда перестала открыто молиться за Царя»[979].

В ноябре 1917 года Булгаков на Священном Соборе Православной Российской Церкви сделал основной доклад о правовом положении Церкви в Государстве. Здесь Булгаков возвращался к вопросу об отношении Царя и Государства. Господство христианской Церкви в Государстве Булгаков считал «сомнительным даром Константина». Но основной мыслью Константина было понимание государственной деятельности как церковного служения: «Римский император признал, что Государство должно быть вдохновляемо Церковью и что оно призвано к осуществлению церковной задачи»[980]. Эта мысль Константина воплощалась в России. Но с Петра I, когда «в отношения между Церковью и Государством вторглась протестантская стихия», возник «цезарепапизм»[981]. Связь Церкви и Государства стала излишне тесной: «Церковь была окована цепями Государства и в тело ее въелась ржавчина этих цепей»[982]. Эти цепи разорваны, но «Церковь не должна быть безучастною к Государству, а, напротив, должна требовать соответствия жизни Государства началам Церкви»[983]. Не умер и цезаре-папизм, он превратился в «эс-эро-папизм, большевизмо-папизм, демократизмо-папизм». Род папизма явило и Временное правительство, которое предписало: «Собор вырабатывает законы, которые он вносит на уважение Временного Правительства»[984].

И все же Булгаков остался принципиальным монархистом. О настроениях Булгакова в белом Крыму свидетельствует письмо В. А. Маклакова к Б. А. Бахметеву от 21 октября 1920 года: «Булгаков стал монархистом. Это явление для соловьевца-теократа ничего странного в себе не заключает… <…> В области политической Булгаков против даже парламентской монархии, он хотел бы просто возвращения к самодержавию; он признает, что никаких шансов на успех у него нет, но так как он не политик, и не тактик, он проповедник, то это вопрос об успехе его не касается»[985].