Сергей Орлов. Воспоминания современников. Неопубликованное

Только позже я разглядел шрамы, следы ожогов на его лице. А сперва увидел высокий, очень чистый лоб, «кубанку овсяных волос» и озорные, с лукавой чертовщинкой глаза. Марк Максимов сказал про его лицо, что оно «красивое, как время». Меня же с первой минуты захватило его обаяние — с той нашей встречи до последнего дня. Не знаю, был ли он красив, но ручаюсь, что был прекрасен. В нем подкупала удивительная открытость, распахнутость — навстречу друзьям, шуткам, на которые откликался мгновенно, — и, конечно же, всем существом своим он вбирал в себя и сам излучал поэзию. Он был жаден до жизни, словно торопился наверстать утраченное. Взрослея, он внешне становился собраннее, спокойнее, но не угомонилось в нем острое и заинтересованное любопытство, жажда действия. Может быть, с годами постороннему взгляду это становилось не так заметно. Но меня ничуть не поразило, когда однажды, увлёкшись астрономическими выкладками, он с напористым темпераментом убеждал всех и каждого, что мы, земляне, инопланетного происхождения. Или, к примеру, чуть ли не всерьез был готов поверить чьей-то, а может, собственной придумке, что, мол, дядя Евгения Онегина был редактором, причем зловредным: еще бы, он самых честных «правил»! Необходимого для настоящего поэта неистребимого мальчишества ему хватало с избытком. При дотошной добросовестности, придирчивости к собственной работе — над стихом или в служебном секретарском кабинете. В нем как-то совершенно естественно уживались добротная крестьянская основательность и, я бы сказал, моцартовское начало. Сергей был добрым, отзывчивым, ранимым и вместе с тем весьма «твердым орешком»: если в чем-то накрепко убежден, будет стоять на своем до конца!

Когда мы были еще невероятно молоды, кто-то из ребят придумал загадку. Идут четыре поэта: Сергей, Сережа, Серега и Сережка. Спрашивается: кто есть кто?

Угадывали почти безошибочно: Сергей — Васильев, Сережа — Наровчатов, Серега — Смирнов, Сережка — Орлов.

Дело не только в том, что Орлов — младший по возрасту. Тут была угадана человеческая характеристика: шуточная, но, в общем-то, верная. Характеристика манеры общения с людьми и самооценки каждого. Я любил и люблю их всех, но проще и вернее (во всяком случае, для очень молодого человека) было дружить именно с «Сережкой». Тут надежность и взаимная выручка обеспечены безоговорочно.

Память моя устроена так, что я слабовато запоминаю значительные события, зато четко помню всяческие житейские эпизоды. Может быть, это у многих фронтовиков: павшие товарищи снятся только живыми, в различных, порой забавных бытовых обстоятельствах…

Однажды, в конце сороковых или начале пятидесятых, сидя в каком-то второразрядном кафе, мы — Михаил Львов, Марк Максимов, Орлов и я — вполголоса читали по кругу стихи. В строчках еще отчетливо звучала война, но многое было и о сегодняшнем дне, времени возрождения. (Скажу в скобках, что нам, фронтовым писателям, этот переходный период дался нелегко.) Орлов прочитал одно из лучших своих стихотворений тех лет — «Жеребенок».

Вдруг из-за соседнего стола, где гомонили подвыпившие фронтовики, яростно поднялся богатырского сложения дядя.

— Вы чего тут шепчете? — заорал он на все кафе. — Думаете, это стихи?! Поэты копеечные — сочиняют черт те что, а настоящего понятия нету. Вот я вам сейчас прочитаю — стихи!!! «Его зарыли в шар земной, а был он лишь солдат…»

Наш сосед прокричал стихотворение до конца. Я чуть не сделал глупость: уже готов был рукой показать на Орлова — вот, мол, автор. Сергей, побелев, приложил палец к губам: молчи!

Позже, по дороге домой, он грустно сказал:

— Сколько нам всем надо сделать, чтоб вновь пробиться к читателю!..

Тогда он был еще безбородым, и в крохотной парикмахерской около Литинститута рыжая Валя подолгу мучилась, уголком бритвы выковыривая кустики щетины, растущие из живой кожи между рубцами.

— Бороду, что ли бы отпустил!.. — сердилась она.

Не по ее ли подсказке появилась знаменитая борода? Нынче бородачей не счесть, а тогда это было в диковинку. Даже игра такая существовала, вроде пари: кто первым увидит пять бородатых, тот и выигрывает…

В ту пору мы, фронтовая братия, собирались вместе куда чаще, чем теперь (да и сколько нас на сегодня осталось?). С чего бы ни начинался разговор, он все равно сворачивал на воспоминания. Словно мы все сошлись в придорожной «обогревалке», и никакие тут не писатели, а пехотинцы, саперы, танкисты, — настолько в душах еще гремела и горела Великая Отечественная война.

Кто-то посторонний, проходя мимо нас именно в такую минуту, чуть коснулся Сережкиной бороды и нагловато хмыкнул:

— Эй ты, Добролюбов!..

Я никогда не видел Сергея в подобном гневе. Он вскочил, стукнул кулаком по столу и крикнул в упор, словно выстрелил:

— Я вам не Добролюбов! Я командир танкового взвода!

Мне бы хотелось привести небольшой отрывок из книги воспоминаний. Это было напечатано еще при жизни Орлова; прочитав, он тут же позвонил мне и удостоверил, что все сказанное — чистейшая правда.