Сергей Прокофьев

Вещь эта в высшей степени личная, богатая лирическими, словно из глубины сердца льющимися, крупно выписанными темами — будь то главная, связующая, побочная или заключительная партии сонатного Allegro первой части, или темы построенного частично на материале первой части скорее тревожного, чем возвышенно-успокоенного и вместе с тем необычайно красивого Andante molto второй, впоследствии переложенного автором для фортепиано соло, а также для струнного оркестра (на пять инструментальных голосов вместо четырёх), или же скорбно-сосредоточенная тема, открывающая заключительное Andante финала, предвосхищающая самые лирически выразительные страницы «Ромео и Джульетты». Чисто формальное решение — три части вместо четырёх с отказом от скерцо, которое могло бы приобрести у Прокофьева и инфернальный характер, а потому в столь лирическом квартете было неуместно, — отступает на второй план перед неостановимой лирикой, впервые достигающей у Прокофьева такой откровенности.

Композитор не был исключением среди современников и поверял, как и его друг Мясковский или младший коллега Шостакович, ансамблю из четырёх струнных инструментов самые сокровенные переживания. Опус 50 — очень русский по мелосу, местами даже надрывно-русский, что не характерно для прежнего Прокофьева, весь пронизан пониманием того, что возвращение домой неотвратимо. «Дом» пока рисуется несколько умозрительно, как мир скорбно-просветлённого восточнославянского мелоса, как череда ностальгических звуковых картин, преследующих сознание композитора. Очевидно, что наступала пора выбирать между странствиями по чужим краям и Россией.

Оконченный 14 декабря 1930 года квартет был 25 апреля 1931 года сыгран в Библиотеке Конгресса, а в начале 1932 года издан РМИ. 2 апреля 1932 года Асафьев написал Мясковскому: «Получил Сергеев квартет — очень, очень взволновало меня это сочинение. В Европе так никто больше не пишет».

9 ноября 1930 года Прокофьев сообщал Дукельскому из Парижа в Нью-Йорк: «После квартета написал балет, который пойдёт в мае в Opera в постановке Лифаря и костюмах Гончаровой. Сейчас оркеструю и уже продвинулся до половины партитуры. Слышавшие музыку балета (Нувель, Сувчинский, Лифарь) хвалят его и находят дальнейшим шагом после «Блудного сына». Впрочем, если воспользоваться выражением самого Прокофьева, балет «мариновался» в Грандопера ещё два сезона и увидел свет рампы только в декабре 1932 года.

Как и квартет, балет ностальгический — из жизни украинского села после Гражданской войны. Сюжет, придуманный Лифарём, как и положено, с любовной коллизией, со страстями, с борьбой и изменами. Демобилизовавшийся красноармеец Сергей возвращается в родной село, где ждёт его невеста Наташа, а он мечтает о встрече с той, которую любит, — Ольгой. Но у Ольги тоже есть жених. Ольга должна быть помолвлена, но Сергей не оставляет надежды отбить её у соперника; он с друзьями уступает в деревенской потасовке — друзья соперника привязывают его к дереву. Однако Ольга отказывает жениху и ночью, при помощи решившей помочь их счастью Наташи, Сергей и Ольга покидают село. Прежняя их жизнь навсегда окончена.

По музыке, возвышенной и просветлённо-лиричной, особенно во вступлении, «На Днепре» резко отличается от «Блудного сына» — новый балет ещё более, если воспользоваться словом Прокофьева, «акварелен». Поэзия весенней украинской природы, родной для Прокофьева и Лифаря (хотя они происходили и из разных частей Украины — Лифарь провёл детство и юность именно на берегах быстрого Днепра, в Киеве), расцвечивает эту удивительно спокойную и прозрачную по музыке и чувству партитуру.

Прокофьев вступал в пору полной зрелости: бурные поиски и странствия оставались позади. Теперь перед ним расстилался широкого и спокойного дыхания простор, и пейзаж был равнинный, не страннические моря и океаны, а манящие континентальные пространства Евразии, где шло строительство нового и где, вероятно, нашлось бы место и для его семейной идиллии. Прокофьев стал задумываться о возможности уже не гастролей, как это уже было в 1927 и 1929 годах, а именно возвращения в СССР.

Засобирался в СССР и Пётр Сувчинский. Интеллектуальная задача евразийства — создание коллективными усилиями целостной, научно обоснованной и привлекательной концепции новой русской истории и культуры — была решена; теперь, если быть честным перед собой самим, оставалось лишь воплотить сложившиеся во временной, как казалось Сувчинскому, эмиграции взгляды в созидательной работе внутри страны. Сувчинский рвался обратно в Россию с начала 1920-х годов, но Прокофьев тогда упорно его отговаривал. Теперь сам Прокофьев считался советским специалистом, временно проживающим за рубежом.