Сергей Прокофьев

Во время, официально освобождённое от работы, Прокофьев музицировал, читал, ходил на концерты, общался с друзьями и по-прежнему играл в шахматы и в карты. Шахматное его окружение в эту пору составляли Савелий Тартаковер — гроссмейстер, уроженец Ростова-на-Дону, теперь живший в Париже и до 1939 года выступавший за Польшу, и старый знакомец по петроградскому Шахматному собранию, а ныне театральный и шахматный обозреватель «Последних новостей» Евгений Зноско-Боровский. Порой Прокофьев захаживал и в парижский Шахматный кружок им. Петра Потёмкина, поэта-сатириконовца, участвовавшего в подготовительной работе по созданию ФИДЕ и скончавшегося в 1926 году. Порой его видели в знаменитом парижском шахматном кафе «Кафе де ля Режанс (Café de la Régence)». Сиживал наш герой за одной доской и с международным мастером Осипом Бернштейном, и с советским дипломатом Ильиным-Женевским[21]. Встречался с Александром Алехиным и с Раулем Капабланкой. В путешествиях играл по переписке с директором РМИ Гавриилом Пайчадзе. Сохранилось письмо, отправленное 1 ноября 1934 года с территории одного из российских «лимитрофов» — Эстонии, где, следуя из Парижа, Прокофьев пересел в удобный скоростной поезд, шедший, как он извещал поджидавшего его в Москве Мясковского, «маршрутом: Ревель — Ленинград — Москва». Перед самым въездом на территорию СССР композитор предложил директору РМИ несколько возможных вариантов начала игры по переписке: «Выберите один белыми, другой чёрными, а если ни один не по душе, то предложите свой. Ходы надо послать к 27 декабря», — далее следовал виленский адрес, по которому Прокофьев рассчитывал получить почту по выезде из Советского Союза (Виленская губерния находилась в ту пору под польским управлением). Среди вариантов, предложенных Прокофьевым Пайчадзе, был и так называемый «дебют Прокофьева», придуманный им ещё в 1910-е годы. Пайчадзе упорно отказывался играть этот дебют[22].

На парижской квартире Прокофьевых устраивались бриджевые чемпионаты. Один такой чемпионат продлился четыре дня: дым в прокуренных комнатах стоял коромыслом. Виолончелист Григорий Пятигорский, несколько раз бывший партнёром композитора по игре в бридж, вспоминал, что Прокофьев мог выражать недовольство ходом и результатами игры в весьма резкой манере, и однажды они даже чуть не разругались, но композитор обезоружил своего не имеющего больше никаких разумных аргументов партнёра, первым раскрыв ему дружеские объятия.

Стравинский в разговорах с Робертом Крафтом явно преувеличил значение карт в жизни композитора — это был способ поддерживать сознание в форме, давая ему облегчённую, по сравнению с сочинением музыки, работу. И уж совсем недостойной инсинуацией выглядит опубликованная Стравинским и Крафтом информация о якобы преследовавших Прокофьева, перед окончательным отъездом в СССР, карточных долгах. Стравинский с Прокофьевым в бридж не играл и того, что происходило во время бриджевых состязаний в квартире на рю Валентен Аюи, толком не знал.

Ездил Прокофьев с Линой Ивановной на приобретённом ими автомобиле и в «гастрономические туры» по Франции, в которые брал с собой младших коллег. Владимир Дукельский и Николай Набоков оставили красочные описания таких путешествий.