Сергей Прокофьев

Дивертисмент (какое именно сочинение имел в виду Хренников — неясно) — за то, что «крайне формалистичен» и «рассчитан на узкий круг эстетов-гурманов»;

Третья симфония «Испанская» («Героическая», как называл её сам автор, 1939–1946) — за «чудовищно-формалистическое насилие над живой природой струнного оркестра».

[В докладе на собрании музыкантов Москвы заклеймена и Первая симфония (1927–1934).]

Виссарион Шебалин:

Драматическая симфония для чтеца, солистов, смешанного хора и симфонического оркестра «Ленин» (1931–1932; по Маяковскому) — за «зияющий разрыв между темой и музыкальным её воплощением»;

Третья симфония (1934–1935) — за то, что «крайне формалистична» и «рассчитана на узкий круг эстетов-гурманов»;

Четвёртая симфония (1935) — за то же самое;

Кантата «Москва» (1946) — за «безжизненную академичность».

[В докладе на собрании музыкантов Москвы к этому списку добавлены Вторая симфония (1929), а также Квартет (снова неясно какой, советчики Хренникова не удосужились уточнить) и Струнное трио (1924).]

Владимир Щербачёв:

Четвёртая симфония «История Ижорского завода» (1932–1935) — за «зияющий разрыв между темой и музыкальным её воплощением».

[В докладе на собрании музыкантов Москвы не обойдена негативной оценкой и Третья (1926–1931) симфония.]

Самуил Фейнберг:

Четвёртая, Пятая и Шестая фортепианные сонаты (время их написания 1918–1923 годы) — за «крайний субъективизм музыкального содержания»;

Третий концерт для фортепиано с оркестром (1946–1947) — за преобладание «мрачно-исступлённых, неврастенических состояний».

[В докладе на собрании музыкантов Москвы к этому списку добавлен и Первый концерт для фортепиано с оркестром (1931–1932), созданный на материале Третьей фортепианной сонаты, написанной ещё в 1916 году, так что отношение его к «советской музыке» под большим вопросом.]

И это далеко не все имена в проскрипционном списке!

Честней было бы, если б Хренников просто потребовал полного запрета музыки Прокофьева, Шостаковича, Мясковского, Попова, Шебалина, Щербачёва и Фейнберга, отобрал у них писчие принадлежности и бумагу, распорядился стереть этих композиторов с лица земли. Но полномочий таких ему не было дано. И потому вавилонские духи разрушения — не семь, а семижды семь и ещё несколько раз по стольку же («Как ветер бродячий они. / Как сети, они простираются») — могли только бесноваться, не в силах установить своего полного господства над русской музыкой.

А вот и список «чистых», варьируемый в докладе Хренникова на все лады и с завидным упорством. Как правило, это авторы, пишущие в массовых жанрах: «С честью выполнили свой долг перед Красной Армией наши композиторы-песенники. <…> Таковы суровая патетическая песня «Священная война» Александрова, песня народного героического эпоса «Туманы мои, растуманы» Захарова, лирическая, глубоко эмоциональная песня «Вечер на рейде» Соловьёва-Седого, в годы войны широко развернувшего своё песенное дарование. Много хороших песен, получивших широкое распространение, создали в годы войны композиторы Блантер, Мокроусов, Борис Александров, Кац, Милютин, Гольц, Кручинин, Листов, Фрадкин и другие».

И снова почти тот же самый список: «Наши композиторы-песенники и после окончания войны написали ряд удачных песен, главным образом лирических, сочувственно встреченных массовым слушателем. Активно работают в этом жанре Соловьёв-Седой, Блантер, Новиков, Захаров, Мокроусов, Листов, Кац, Кручинин, Фрадкин, Бакалов, Макаров, Жарковский, Терентьев и другие. Из наиболее удачных я бы выделил «Гимн демократической молодёжи» Новикова, его же песню «Дороги», несколько хороших лирических песен Блантера, Мокроусова, Седого».

И, наконец: «Музыка для кино. В этой области было сделано много ценного. Напомню работы Дунаевского, братьев Покрасс, Соловьёва-Седого, Шварца, Милютина, Николая Крюкова, Спадавеккиа и других композиторов». А где же киномузыка Шостаковича и — гениальная — Прокофьева?

Если оставить в стороне действительно талантливого Соловьёва-Седого, в дискуссиях 1948 года поведшего себя очень достойно, на совещании в ЦК ВКП(б) критиковавшего Мокроусова с Дунаевским, а на обсуждении «Войны и мира» в открытую защищавшего Прокофьева, признаваясь в давней любви к его музыке (вот уж чего Хренников с подручными не могли от Соловьёва-Седого ожидать!), и ещё нескольких вызывающих уважение композиторов либо композиторов одарённых, но в дискуссии 1948 года поведших себя крайне недостойно (как тот же Дунаевский), то где сейчас все остальные? На берегах какого огненного Флегетона, в каких Ахерусийских топях, в каком ледяном Коците музыкального забвения пребывают их тени?