Сергий Нилус - Полное собрание сочинений - Том 1

У меня замерло сердце. Отчего оно замерло? В предчувствии ли того, что сейчас, лицом к лицу, я предстану перед силой Божией, избравшей для своего проявления никому неведомый, пустынный, заброшенный уголок великого Русского царства, забытый, уничиженный, презренный всеми, даже пастырями своими покидаемый, точно зачумленный? Из понятной ли боязни встретиться и, быть может, даже говорить с человеком избранным, для которого по благодати Божией открыто сокровенное человека?..

Кажется, будь я один, без Антоныча, я с места бы вернулся домой, не заезжая в Чекряк. Но как было не взглянуть на того, кто, в глазах простых сердцем, заменил им в этой юдоли плача старца Амвросия, великого печальника горя русского!

Жутко мне было, но вместе с тем и радостно. Это-то радостное побороло все остальные чувства...

— Видишь за лесочком-то церковка красненькая? Это батюшкина, в которой он и доднесь служит: большой-то храм еще не отделан. А вот и дом для сироток! Ишь какую махинищу воздвигает! А вон и «странная», где мы с тобой остановимся. Слава Тебе, Господи, доехали! Слезайте, батюшка. Я лошадку-то наскоро отпрягу, повожу ее маленько да под навес поставлю, а вы бегите скорее в церковь: кажись, уже прошел батюшка... Эй, милые! прошел батюшка в церковь? — обратился Антоныч к бегущим богомолкам.

Те что-то впопыхах ответили и промчались мимо.

— Прошел и есть. Бегите скорей! Эк, делото какое! Ну как опоздали?! Да бегите же! Я сейчас одним махом сам примчусь!

Я подхватился точно на пожар и через могилки, насеянные по дороге от «странной», побежал прямо в красневшуюся передо мною церковь.

VI.

Маленькая, тесная церковка, вида весьма древнего, уже была переполнена народом, когда я запыхавшись вбежал по верхним ступеням ее убогого крыльца. Народ стоял все более простой — мужики да бабы; было больше баб. Кое-где темным пятном на красневшем фоне разноцветных платков и желтых нагольных полушубков выделялись шубы городского купеческого покроя. Таких было немного.

Я подошел к свечному ящику. Нестарая, повязанная черным платочком женщина продавала свечи. Я заметил, что все выложенные на ящике свечи были двухкопеечные. Народ подходил, брал свечи, клал деньги, но сдачи не требовал: клали и пятаки и двугривенные; прозвенел чей-то полтинник...

Я тоже положил не то рубль, не то полтинник.

Народу было много, но тишина стояла полная. Все были сосредоточенно серьезны и молчаливы.

Я взял три свечки и, пробираясь через толпу, пошел их ставить к местным образам в иконостасе. За левым клиросом у какого-то образа уже теплилось множество свечей и было заметно, что вся масса народа ютилась и жалась к этому образу. Батюшки в храме не было видно.

Положив поклон, я поставил свечку Святителю Николаю.

Несмотря на тесноту в церкви, в ней было холоднее, чем на открытом воздухе. От холода восковая свечка ломалась в руках при постановке в подсвечник. Перед образом Богоматери свеча моя, уже поставленная, свалилась и зажженным концом упала на шитое полотенце, украшавшее Лик Пречистой...

Из-за моего плеча порывисто протянулась чья-то рука, успевшая вовремя подхватить падавшую свечку... Я оглянулся и... обомлел от неожиданности: в пол-оборота от меня стоял сам батюшка... По век не забыть мне того впечатления, какое оставила в моей душе эта первая моя с ним встреча! Я был потрясен; даже испуган, как если бы из образа Иоанна Крестителя, каким его обыкновенно пишут на иконах, вдруг вышел сам Предтеча Господень. Облик отца Егора в старой, заношенной ризе, обвисшей на его высокой, сухощавой фигуре мятыми складками потертой от времени парчи; его темные с большой проседью волосы, закинутые со лба назад непослушными, мелко вьющимися, точно крепированными прядями, с одной прядкой, непокорно сбившейся на дивный, высокий лоб; реденькая бородка, небольшие усы, открывающие характерный, сильный рот, в котором так и отпечатлелся характер стойкий, точно вычеканенный из железа; небольшие глаза, горящие каким-то особенным ярким внутренним огнем, и взглядом, глубоко, глубоко устремленным внутрь себя из-под глубоких, резких складок между бровями — вся фигура отца Егора поразила меня сходством с тем, кто по преданию рисуется нашему верующему представлению, как «глас вопиющего в пустыне». Та же пустыня окружала отца Егора, но только не та знойная берегов Иордана, а наша холодная, снежная... Правда, со времен Крестителя успел остыть и огонь души человеческой!...

Привычной, твердой рукой батюшка поставил мою свечку и, не глядя на меня, не глядя ни на кого, пошел оправлять и зажигать сам лампадки перед образами.

Я стал у правого клироса, где было немного посвободнее от толпы, прижавшейся ближе к левому. Глаз не мог я оторвать от отца Егора. Вихрем в голове моей проносилась вся история Христовой Церкви на земле, вся история ее младшей дочери, Православной Русской Церкви, исполненная дивных образов ее верных воинов, несших ей победные венцы в борьбе с внутренними и внешними врагами, с врагами земными и врагами злобы поднебесной...

Передо мною, очевидно, был один из таких воинов.