Сергий Нилус - Полное собрание сочинений - Том 2

Неудача в одном не остановила врага моего и всего человеческого рода работать против меня на ином поприще и делать мне всякие пакости, цель которых была все одна излюбленная им цель — выгнать новоначального монаха во что бы то ни стало из обители. Но приставленный от Бога к каждой христианской душе ее Ангел-Хранитель бодрствовал и отводил наветы вражьи то собственными моими предчувствиями и молитвами, как то было в вышеописанном случае, то через добрых людей, которых Бог поставлял мне на пути моем, и все вражьи козни обращались ему же в стыд и посрамление. Конечно, сердце мое от этого страдало немало, пока не обращал Господь плача моего в радость; но такова уж от Бога нам предопределенная на земле невидимая брань, которую необходимо испытать каждой душе христианской, и тем более монашеской, особливо предназначенной воинствовать и побеждать недремлющего искусителя. Моя пятнадцатилетняя монашеская жизнь в монастыре духовно расстроенном — великий показатель этой непрестанной брани, в которой падала моя собратия, падал и я, восставал я, восставали и они. Грехи наши и падения были видимы міру, но наше покаяние было доведомо и зримо только одному Господу Богу. Не в осуждение, — помни, читатель, — вскормившей меня обители пишу я эти строки, а как правдивый списатель истинных событий моей жизни. Не блазнись тем, что будет изображено в этой части летописи моего недостойного монашества, а старайся назидаться для душевной твоей пользы и для пользы того великого призвания, которое именуется иночеством и которое может подниматься при добром управлении до высот Оптинских, едва достижимых человеческому духу, но зато и падать под руководительством недостойных до низин Лебедянских. Но помни, дорогой мой читатель, что и на этих низинах есть спасающиеся и мір спасающие, тот спасающие мір, который их презирает и гонит... Говорю я это попутно, а теперь обращусь к повествованию.

После тяжелой истории с настоятелем, так благополучно для меня окончившейся, я воспользовался мирным устроением его ко мне сердца и умолил его, чтобы он испросил мне у епархиального архиерея разрешение жить мне в саду, в том срубе, в котором я некогда жил и в мере своих сил подвизался. Намерение мое Владыке было доложено, и он его благословил привести в исполнение.

А было это дело так: тяжело было мне с тайными стремлениями души моей к уединению жить на молве монастырской среди братии духовно неблагоустроенной и вспомнилось мне мое видение, когда я самого себя в образе седобородого старца видел молящимся в срубе монастырского сада. Помолился я усердно Господу Богу и по молитве стал дожидаться прихода настоятеля в сад. Когда вошел в сад настоятель, я сидел в садовой беседке.

— Что сидишь? — был его вопрос ко мне.

— Простите, батюшка, Господа ради, — ответил ему я, — я сидел и вас дожидался, желая вам открыть мою душу и желание.

— Говори, — сказал он мне, садясь на доску, положенную на кирпичики, заменяющую собою садовую скамейку. — Говори, — повторил он, — а я послушаю!

Я высказал ему свое желание поселиться в саду для безмолвной жизни и просил его на это благословение. Настоятель выслушал меня благодушно.

— С моей стороны, — сказал он, — не будет препятствий — переходи, живи! Но вот беда в чем: это ныне воспрещено, и без разрешения на это высшего епархиального начальства я строить келью не могу тебе благословить. Переходи вон в тот сруб да и живи в нем лето под названием садовника, а зимой — опять в обитель.

Я поблагодарил его, но сказал, что цель моя не та, а что я хотел бы навсегда поселиться в саду в собственной келье, которую я и выстроил бы на свой счет.

— Только, батюшка, — сказал ему я, — я сам понимаю, что такое дело нельзя сделать без архиерейского разрешения уже и потому, что нынче вы ко мне благоволите, а перейду я сюда и выстрою келью, а враг возьмет да изменит ваше сердечное ко мне отношение, и что же тогда будет? Вы скажете: вон!... Нет, батюшка, это уж надо будет сделать фундаментально, а пока что я, по вашему благословению, буду временно жить в срубе. Вот скоро приедет в Сезенево Владыка для освящения новой теплой церкви, там вы и скажите про меня архиерею и попросите его благословения мне строиться и поселиться на безмолвие.

— Оно бы хорошо было, — отвечал настоятель, — да я ведь еще не игумен. Бог знает: нынче — я, а завтра — другой.

— Верьте, батюшка, — сказал ему я, — если Господу угодно будет, чтобы мне здесь поселиться, то Владыка сделает вас игуменом.

Сказал я это спроста, но слова мои пришлись по сердцу настоятелю.

— О, тогда бы я для тебя исхлопотал, — обрадованно сказал он мне, — а теперь молись и молчи пока!

Вскоре Владыка прибыл в Сезенево для освящения храма. Приглашен был туда и настоятель. Перед отъездом он зашел ко мне в келью и сказал:

— Ну, молись! Еду: проси Бога, чтобы Он расположил сердце Владыки и предоставил мне случай и время сказать о твоем желании и просьбе.

Кланяясь ему в ноги, я сказал опять:

— Если будет угодно Богу мое желание, то и вы будете игуменом.