Сергий Нилус - Полное собрание сочинений - Том 5

Мы находились на дороге, по которой провозят провиант между постами По-Лу и Лао-Кай... Светлые ручейки сбегали по откосам, увлекая звонкие камешки вдоль русла. Прямые, гибкие стебли гигантского бамбука тянулись вверх в каком-то восторженном порыве, а дальше, высоко над нами, карабкаясь на серо-голубые известковые скалы, огромные деревья вздымали свои белые стволы, гладкие, как мраморные колонны. Там, где кончался бамбук, дикий банан покрывал холмистую почву. Вокруг округлых стволов, мягких и столь сочных, что стоило надавить на них палкой, чтобы проступила белая влага, симметрически торчали огромные листья, окружая гигантский ниспадающий стержень цветка, более длинного, чем рука человека, — красного, горячего цвета, похожего на богатый бархат расписной хоругви. А на этом огромном, спокойном цветке, казалось, трепетали другие цветы поменьше, более яркой, более огненной окраски. То были птички, улетавшие стаей при нашем приближении, — птички, пьяные от меда. Черная земля пахла гнилью, растущими семенами и насекомыми, ибо насекомые тоже издают свой запах, когда пышет зноем летнее солнце, и они незримыми мириадами в траве и в звучном воздухе и на глухой земле летают, ползают, охотятся, любят, пожирают друг друга и согревают свои яички и куколки. А дальше, за волнующейся зеленью, виднелась Красная Река, уже широкая, как Сена, стремительная, бурлящая водоворотами, загрязненная красной глиной, смытой с рыхлых скал у верховья и уносимой на юг, туда, к устью, к многолюдному Тонкину. Большие китайские джонки с усилием подымались против течения. Грузные, широкие, низкие, они медленно тянулись вверх с помощью паруса из плетеной соломы и окованных железом багров, которыми управляли люди, постоянно перебегавшие с кормы на нос, проворные, терпеливые, неутомимые; желтая кожа на них отливала черным и красным, и все они сгибались так низко, что, казалось, бегали на четвереньках; расстояние делало их крошечными.

— Ни дать ни взять, муравьи, — заметил проводник. При этих словах человек, которого мы видели лежащим в траве, приподнял голову и улыбнулся. Глаза его были странного цвета, нежно-карие с серо-зелеными ободками. Все же лицо носило печать севера. Русые твердые волосы, такая же, еще более твердая, борода и веснушки повсюду, где не было волос. Все это придавало ему сходство с крупной, одичалой, весьма умной собакой.

— Да, — сказал он: муравьи, которые приходят оттуда, из больших тамошних муравейников.

Он повернул глаза к северу, к горизонту, замкнутому горами, за которыми лежал Китай, простиралась необъятность желтых стран.

— Это — бывший русский офицер, — прошептал проводник. — Говорят, он служил во флоте, в Порт-Артуре, во время великой войны. Потом он дезертировал, прибыл сюда и вступил в иностранный легион. Почему? Может быть, без всякой причины. У него на чердаке неладно, уверяю вас. Вот и все. Да и не он один такой.

Мне казалось, что легионер слышал эти слова. Однако он еще раз улыбнулся.

— Взгляните-ка сюда, на настоящих муравьев, — сказал он.-Точь-в-точь такие же, — не правда ли, совсем такие же? Тут я заметил, что голова его лежала поперек дорожки, по которой бегали крупные, рыжие муравьи. Это он мечтал, склонившись над насекомыми, как большой праздный ребенок.

— Взгляните, — продолжал он. — Вот муравей, который ничего не держит в челюстях и, может быть, попал сюда, заблудившись. Вот я тронул его соломинкой. Как он испугался, как струсил! Он потерял голову, бежит, как помешанный. Но вот другой, который тащит кусочек дерева в муравейник. Его не собьешь с пути, — шалишь. Видите, я бросаю в него камнем. Он наполовину раздавлен. Ништо ему. Он вышел из этой катастрофы с тремя лапками, со сплющенным животом, с оторванным щупальцем, но ноши своей не выпустил. И если я попытаюсь вырвать ее, он, не задумываясь, укусит меня, станет бороться со мною, чудовищем, столь огромным, что его глаза, вероятно, не могут оглядеть меня сразу. Вы не понимаете, что это значит? Это значит, что муравей, нашедший свою работу, становится лунатиком: он не видит ничего вне этой работы, он потерял свою волю, потерял даже инстинкт самосохранения. Это и есть то, что называется инстинктом. Повелительный долг, который выше индивидуума. Так вот, эти желтые, весь этот миллиард желтых людей — все они похожи на этих муравьев. Все они — лунатики своего долга. И вот почему они внушают мне такой ужас.

По его странному облику человека-пса пробежало выражение такого страха, что я хотел повернуться и бежать прочь.

— Я был на «Петропавловске», — сказал он: — на «Петропавловске»...

На броненосце, которым командовал адмирал Макаров в Порт-Артуре, и который взлетел на воздух, — прошептал проводник. — Бедняга! Я теперь понимаю, понимаю, почему... И он ткнул себе пальцем в лоб.