Серия «Гиперборейская чума» [3 книги]

— Увы! На обратном пути он был смертельно ранен в сердце, но из последних сил доскакал и передал ваши слова. "Вы ранены?" — спросил я. "Нет, я убит", — ответил он. И просил вас принять вот это, — князь подал мне тяжелое черное кольцо с черным камнем. — Найдено им в одной из древних африканских гробниц.

Это кольцо вдесятеро старше пирамид.

С благоговением я надел кольцо. Тяжесть веков переполняла его.

— Пусть это будет залогом нерушимости нашего союза, — сказал я. И как бы в ответ тучи раздвинулись, и все вокруг залило отчаянным сиянием.

Князь перекрестился.

— Это Божие знамение, — сказал он.

Я посмотрел в небо. Мне показалось, что там, за облаками, за дымом, сквозь сияние — смотрит на нас знакомое узкое смуглое лицо…

Это и правда было сиянием. Оно что-то сотворило с моим миром, и я видел одинаково резко и придавал одинаковое значение и пылинке на острие штыка игрушечного солдатика, и полету кобчика над далеким лугом, и красноватому солнцу; и насморку давно умершего Наполеона, и бесконечным недомоганиям моего старого папеньки, и собственным прыщам, и хромоте мерина Рецессия; и слышному по ночам гудению далекого поезда, и упрекам маменьки, и выспренным словам молитвы; и тому, что я живу на земле, а мог бы и не жить, и тому, что жизнь прекрасна, а смерть неизбежна: и с каким-то сладостным страданием я по-настоящему ощутил себя металлическим гренадером, идущим в огонь ради прихоти заоблачного мальчика…

И потом, когда сияние погасло и все стало таким, как раньше, я разочарованно увидел истоптаный мною песок, вырытые канавки и воткнутые палочки, насыпанный холмик и спичечные коробки вместо домиков, деревянные пушечки, облупленую краску на солдатиках: и стал тихо и медленно складывать все в ящик. Потом мне долго хотелось кому-то (да кому же? маменьке, конечно) рассказать о том, что произошло со мной сегодня, но я не знал, как начать разговор…

Я впервые встретился с нехваткой слов. Это было мучительно.

Золотая дверь на миг приоткрылась передо мною…

8

Ученики ощупью, шаг за шагом, поднимались вверх по витой лестнице.

Густав Мейринк

В двух местах ход был разрушен до такой степени, что пришлось пробираться ползком. Потолок держался хорошо, а вот кирпичные стены вдавливало внутрь, и земля набивалась влажными кучами. Тянуло смрадным сквозняком, пламя свечей трепетало. Кое-где шаги начинали звучать гулко, и если прислушаться, становилось слышно журчание воды. Но Гусар шел уверенно, оглядываясь на спутников будто бы даже с усмешкой. И оказался прав.

Через час с небольшим ход круто свернул и открылся в узкий колодец. Темная жижа заполняла его дно. Вверх вели каменные ступени: шершавые блоки размером в буханку хлеба, выступающие из стены и расположенные крутой правовращающей спиралью. Гусар поворчал для порядка, но полез вверх: осторожно и медленно. Нескольких ступеней не было…

Лестница вывела на узкий выступ.

— Куда-то пришли, — сказал Коминт.

— Да, похоже…

Пути с выступа не было никакого.

— Включи-ка фонарь… — сказал Николай Степанович.

Но и в свете фонаря картина не изменилась.

— Не может же так быть — лестница никуда… — Коминт заозирался. — Что-то же должно… — он посмотрел вниз. Но там была только черная жижа — далеко-далеко.

— Каждый тупик куда-то ведет, — сказал Николай Степанович. — Только надо подумать… Гусар, что скажешь?

Гусар молча смотрел в стену.

— Беспросвет… — Николай Степанович положил руки на стену. — Коминт, погаси.

Стало совершенно темно. Пядь за пядью он обшаривал холодный кирпич.

— Наверное, пожаловали мы с вами, ребята, к колдуну под Сухаревой башней… Брюс его фамилия… хороший человек… с Петром Первым в конфидентах состоял… механик страстный и многознатец…

— Разыгрываешь, Степаныч? — сказал Коминт.

— Не имею привычки… Ага, вот… — под рукой его подался кирпич, и тут же где-то в глубине заскрипел, проворачиваясь, какой-то древний механизм. — Ты был прав: пришли.

— Остроумно, — сказал Коминт. — Значит, со светом сюда не войдешь, а без света чужие не ходят.

— Я же говорю: колдун. Механик и многознатец. Теперь можешь зажечь.

Они стояли на пороге весьма просторного зала со сводчатым потолком. Дальний угол занимала алхимическая печь-атанор. Философское яйцо, покривясь, покоилось на треножнике. На середине зала стоял просторный, почерневший от времени стол, заваленный всякой всячиной: колбами, ретортами, мортильями, оплетенными бутылями, змеевиками, фарфоровыми и каменными тиглями, ступками: Такая же бесформенная груда вещей громоздилась на полках: буссоли, секстанты, астролябии, ареометры и прочие приборы неизвестного колдовского назначения. Слева почти всю стену занимал штабель из пяти рядов окованных железом и тоже почерневших сундуков. Рядом с сундуками, развернутая в три четверти, стояла мраморная статуя Афродиты Пандемос; в животе ее зияло отверстие размером в голову младенца. Под пару богине любви рядышком красовался бронзовый Шива Лингамурти. А в зеленого стекла штофе…

— Кто же свечку зажег? — страшным шепотом сказал Коминт.