Серые братья

Он, часто дыша, поднял вверх палку и так держал её, ожидая, пока Дэйл не уберёт с лавки монеты. После этого малыш, горестно подвывая, выбрался из-за спины горбуна и лёг на эту лавку, вытянув руки и ноги. Тонкий бамбук хорош тем, что он вроде бы лёгкий, взмахивать им не составляет особых усилий. Но кончик его приобретает такую скорость, что даже свистит. Пит вздрогнул, когда ребристая, каменно-твёрдая палка со звонким щелчком вьелась в тоненькую вздрогнувшую детскую спину. Испустив отчаянный крик, малыш задрожал, но не вскочил и не сбежал с лавки. И Слик без помех, с расстановкой, прицеливаясь, ударил три раза. После этого Слик сказал «всё!», и малыш, подвывая, размазывая по грязному личику слёзки, с перекошенным ртом, убежал. И, – Пит старался не слышать, – три удара получил и горбун.

– Вот, значит, как, – шептал Пит сам себе, – вот, значит, как…

А все пришедшие, один за другим, подходили к лавке и звенели монетками. И ещё несколько раз злобно верещал Слик, и свистела и щёлкала палка, и отчаянные крики взлетали под каменный свод бывшего порохового цейхгауза.

Пришёл миг, когда сбор денежной дани закончился. Монеты с лавки переместились в извлечённый Сликом из-под подушки большой плоский портфунт, бывший когда-то, как показалось Питу, дорожным баулом аптекаря, и широкая доска, после денег и вздрагивающих под ударами тел, приняла на себя предметы иного рода: большой пучок зелени – лук и столовые травы, полкруга сыра, длинную цепь толстых колбас, два неразрезанных круглых хлеба, – и бесчисленное множество мелких съедобностей (обрезки окороков, хлебные корки, зубчики чеснока, половинки варёного и целиком печёный картофель, обломки пряничного края, россыпь сухих чайных калачиков, горка мелких сушёных рыбёшек и один жирный, остро пахнущий копчёный бок крупной рыбы, карамельки, пастилки, суповые белые клёцки, оранжевые пальцы морковок, большой ком варёных бараньих мозгов, десяток крупных, с неровными сколами, сверкающе-белых кусков сахара, предлинная нитка с нанизанными на неё стручками гороха, столбик свежей, нарезанной пластинами солонины, длинный брус розово-белого, со сверкающими соляными кристалликами сала, горка слипшихся, залитых застывшим белеющим жиром куриных крылышек и окорочков). И, наконец, на самом краю лавки поместились три винных бутылки и огромный жареный гусь.

– Кто принёс гуся? – блестя глазками, поинтересовался Слик, вытянув в сторону задравшего обрубки ног гуся толстый палец.

– Это я! – выступила вперёд девочка с костыльком.

– А, Ксанфия! – расплылся в улыбке Слик. – Как же это ты так удачно подкралась?

– Я в трактире в окошечко просунулась, когда повара отвлеклись! Гусь лежал близенько…

– Он ведь тяжёлый!

– Ой тяжёлый какой, милый Слик! Еле унесла!

– Молодец. После возьмёшь себе косточки.

– Ах, милый Слик, какой ты предобрый!

А «предобрый» толстяк перевёл взгляд на толпу своих маленьких подданных и негромко спросил:

– Есть кто-нибудь, кто не принёс ничего?

Шумно вздохнув, выбежал вперёд рыжий Чарли.

– Так-так, мистер Нойс, – сказал, наощупь отыскивая палку, толстяк. – Ты, маленький глист, решил меня голодным оставить?

И Нойс получил добрый десяток ударов.

– У-ху-ху-у-у!! – выл он, вбегая в толпу опасливо посматривающих на палку товарищей.

Пытаясь примоститься на новом бочонке, он вскочил, едва присев, потирая отбитый зад, и вдруг, развернувшись, что было силы заехал по щеке стоявшей неподалёку худенькой, долговязой, с завязанными тряпицей коленями девчонке.

– У-ху-ху-у-у!! – взвыла и девочка, схватившись за лицо и отбегая в сторону.

Пит сжал кулаки, но его негодование не разделил никто из присутствующих. Напротив, многие рассмеялись. (Рассмеялись осторожно, прикрывая ротишки, отвернувшись от властелина с бамбуковой палкой.)

А властелин тем временем отпер дверцу узкого, уходящего под потолок шкафчика и, подозвав Дэйла, затолкал на его частые полки всю принесённую снедь.

– Залезь, – сказал он после этого помощнику, – достань-ка всё, что запахло!

Дэйл, приставив лесенку, покопался в источающих непередаваемые ароматы невидимых Питу недрах и выложил на лавку горку продуктов, явно утративших свежесть. Слик всё дотошно обнюхал – и с сожаленьем кивнул.

Кивнул, запер шкафчик и, прихватив нагружённый деньгами портфунт, скрылся за дверцей, – той самой, что была за ковром.

И тогда вся нищая братия, вопя и подпрыгивая, и радостно толкаясь, принялась устраиваться за «столом». Гремели бочонки, гремели укладываемые на них доски, пищали, занимая на досках места, оборванные, чумазые, весёлые дети. Чарли Нойс, рыжий маленький коршун, наметив удобное место, растолкал грозно соседей, подбежал к ударенной им девочке, поцеловал её несколько раз – торопливо и звонко, и, схватив за руку, подтащил и усадил на это свободное место. А для себя тут же отвоевал новое – по соседству.