Серые камни

Наконец, нагнулся, провел по ее волосам ладонью и стянул амулет. Альвия мгновенно открыла глаза. Она томительно долгое мгновение смотрела на риора и села. После огляделась по сторонам и хрипло спросила:

— Куда ты меня привез?

— Это Одел, — ответил Райверн. — Мой замок.

— Невозможно. — Альвия встала с кровати и подошла к окну. — Одел на противоположном конце Эли-Харта. Или прошло несколько дней?

— Всего лишь несколько часов. Путь сокращает дорогу.

— Значит…

— На тебя напали три дня назад. Два дня, как тебя вывезли из Фариса. Сегодня я забрал тебя из сторожки егеря.

— Что такое — Путь? — лиори стремительно обернулась.

— Расскажу, — глухо произнес Дин-Одел. — Потом. Сейчас ты можешь помыться и переодеться в чистое. — Он указал взглядом на кровать, где лежало платье служанки. — После мы поужинаем.

— Ты думаешь, я смогу есть, сидя напротив тебя?

— Можешь есть за закрытой дверью, — пожал плечами Райверн и отошел к узкой двери: — Здесь купальня. Горячая вода уже залита в купель. Когда будешь готова, постучи в эту дверь, — теперь он указал на выход из опочивальни. — Я принесу тебе ужин.

— Значит, пленница, — констатировала лиори.

Дин-Одел уже взялся за ручку двери, чтобы покинуть опочивальню. Услышав ее слова, он обернулся и коротко ответил:

— Да.

После вышел, закрыл дверь на ключ и привалился к ней лбом. Ничего не изменится. Он вырыл могилу еще глубже, и теперь выбраться из нее невозможно. Она не оценит своего спасения, потому что в нем нет толку. Перворожденная жива, но теперь она еще дальше от Эли-Борга, чем была, находясь в Фарисе. Умерла лиори, или нет, но судьбу риората она уже не решает. Начинается борьба за ее земли, а их госпожа сидит в чужой опочивальне и не в силах этому помешать. Да, Райверн Дин-Одел ничего не исправил, он только подлил огонь в костер ее ненависти, и языки пламени уже лезут ему под кожу, чтобы выжечь внутренности и испепелить дотла.

— Нужно время, — прошептал риор, не веря в то, что говорит. Время стало кислотой, разъедавшей застарелую рану. Оно не могло исцелить, только уничтожить. Но он упрямо повторил: — Нужно еще немного времени. Сначала мы услышим друг друга, потом… я решу, что делать дальше. Нужно время.

А на следующий день появился Савер. Теперь он относил еду Альвии и забирал грязную посуду. Он же заполнял купель для хозяина и его пленницы, только Райверн заходил в умывальню через дверь, предназначенную для прислуги. За эти дни они мало встречались с лиори. И если Райверн заходил к ней, то Альвия желала говорить лишь о том, что интересовало ее. Это злило. Вести иные беседы пленница отказывалась. Перворожденная собирала крохи полезных ей сведений, чтобы сложить из них полную картину и начать действовать. Только вот никто не спешил делиться с ней тем, что Альвии было нужно. Савер спрашивал о потребностях лиори, желал доброго дня и приятных снов, но на ее вопросы отвечал неизменно: «Спросите хозяина, он вам расскажет, если посчитает нужным».

Только вот диалога никак не получалось. Молчаливое противостояние, да. Поединок упрямых взглядов, тоже. А вот слов не было. Верней, они были, но не нравились ни одному собеседнику, ни другому. Каждый хотел слушать о своем, и к вопросам другого оставался глух.

— Расскажи мне про Путь, — сухо требовала Альвия.

— Это подземная дорога дайров, — отвечал Райверн.

— Как на него попасть?

— Это единственное, что ты хочешь узнать?

— Что ты хочешь от меня услышать?

— Почему ты так легко уверилась в моем предательстве?

— Расскажи мне про Путь, Райв.

— А что ты расскажешь мне взамен, Али?

— Разве я что-то должна тебе рассказывать? — она насмешливо приподнимала брови.

— Нет, — он пожимал плечами. — Как и я тебе. — После этого уходил, вновь запирая за собой дверь, а она не останавливала. Даже ради того, чтобы добиться необходимых ей сведений.

Это больше всего бесило Дин-Одела. Он знал, насколько ей важно вернуться, и не понимал, почему Альвия так упорно не желает пойти ему навстречу, хотя бы в обмен на необходимые ей ответы. Райверн злился. Он уходил из покоев, подолгу стоял на крепостной стене, подставив лицо ветру и дождевым брызгам, желая избавиться от клокочущего в душе гнева. Потом возвращался, но не заходил к пленнице, потому что гнев сменяла тягость обреченности, и возобновлять бессмысленный разговор риор уже не спешил. Он вытягивался на кушетке, на которой теперь проводил ночи, и прислушивался к редким звукам, доносившимся из опочивальни. Надеялся услышать хотя бы брань или грохот, перевернутого стула, хоть на что-то, что показало бы ее чувства, но лиори оставалась спокойна и выдержана. Только шорох шагов да поскрипывание деревянного кресла, когда она усаживалась на него, больше ничего. Альвия не желала раскрываться.

— Да есть ли в этой женщине хоть что-то живое? — иногда ворчал риор.