Серж Гензбур: Интервью / Сост. Б. Байон

Не осталось ли у вас сожаления художника, который не стал художником, или архитектора, который не стал архитектором?

С. Г.: О нет, с этим покончено...

Ж. Г.: Об архитектуре он даже не мечтал, это была попытка доставить удовольствие матери, но с живописью все обстояло серьезнее, ведь я тянул его в академию...

С. Г.: Да, отец, пожалуй, допустил ошибку, настаивая на профессии художника, ведь через несколько лет неизбежно пришлось бы решать проблему выживания. Он сам, не будучи меценатом, вряд ли бы смог удовлетворить мои потребности. Но однажды, когда я был еще совершенно отравлен живописью, он сказал мне: «Ладно, пора заканчивать с этим, потому что теперь пора зарабатывать на жизнь». Но он малость запоздал.

Ж. Г.: Я не говорил заканчивать, нужно было заниматься и тем и другим одновременно!

С. Г.: Невозможно, живопись — это схима, тут нужно все отдать этому.

Думали ли вы, что ваш сын будет поэтом?

Ж. Г.: Хотелось бы приукрасить подобную «кличку», но, как мне кажется, «поэт» достаточно условное определение, хотелось бы, чтобы для Сержа изобрели новый термин...

Ваш сын опасен?

Ж. Г.: Опасен? Пожалуй, да — для посредственностей. Не слишком скромно звучит, но я фанат Сержа. Если бы его песни мне не нравились, то я прямо сказал бы ему об этом, но до сих пор он слышал от меня лишь комплименты. И я счастлив за него, потому что он пользуется успехом...

СЕРЖ ГЕНЗБУР: Знаешь, я до сих пор во всех подробностях помню тот день, когда мама сказала: «Ты идешь в школу». И у меня потекли слезы по щекам. Учительница потом меня успокаивала.

ДЖЕЙН БИРКИН: А каким был твой отец?

С. Г.: Он не был очень строг, но однажды с такой силой потянул меня за ухо, что мочка отвисла. Посмотри, это видно невооруженным глазом.

Д. Б.: А чем он занимался?

С. Г.: Он был пианистом: играл в барах, в ночных клубах, летом на пляжах. А еще он участвовал в автомобильных гонках. Но это были не простые гонки, в них главным была не скорость, а изящество, искусство, скажем так, элегантность вождения. Я обожал смотреть на него. Знаешь, эдакий лопоухий придурок, мечтающий когда-нибудь стать таким же крутым, как отец. Хотя мы с ним не много общались. Кстати, ты, наверное, заметила, что во многих клипах я сижу за рулем.

Д. Б.: Ты не сожалеешь о том, что не удалось больше времени провести с отцом, лучше узнать его?

С. Г.: Я был очень робок перед ним, он был робок передо мной. Он не всегда понимал мое творчество, был страшно шокирован моей первой песней. А после его смерти я обнаружил в его вещах вырезки из прессы. Представляешь, он хранил все статьи обо мне. Я понял, что потерял друга.

Когда скончался отец, у меня вырвалась ужасная фраза. Мне позвонила Жаклин (сестра), по ее тону я понял, что случилось что-то серьезное, и у меня из глубины сердца вырвалось: «Что-то стряслось с мамой?» Это было жестоко, потому что они с Лилиан были любимицами отца. У него возникло желудочное кровотечение... Мы с сестрой в слезах отправились в Ульгат[220]. Когда я подошел к телу отца, у меня возник инстинктивный детский порыв, я вдруг поверил, будто он рассердился на меня, я испугался наказания и был готов выкрикнуть: «Папа, я больше не буду!»

Я нашел маленькое местное кладбище около моря... Позднее мама посетовала, что не может навещать могилу, это слишком далеко. Тогда я пустил в ход связи и получил место на кладбище Монпарнас, в двадцати метрах от могилы Бодлера. Несколько лет спустя там, рядом упокоился Жан-Поль Сартр. Потом мама присоединилась к отцу, и когда-нибудь я примкну к ним...

Гораздо позднее мне приснился необычайный сон. Я знал, что отец снялся в фильме, кажется, в 1936 году. Я никогда не видел фильм, впрочем, там он появлялся лишь ненадолго. Но вот во сне я сказал себе: «Пойду в кинотеатр посмотреть на папу...» И вот я в зале, и на черно-белом экране среди множества других музыкантов я вдруг вижу его крупным планом. Я выкрикнул: «Папа, я здесь!» — и в этот момент он сошел с экрана и проявился цвет... И там, в моем сне, мне было пятьдесят лет, тогда как отцу — тридцать... Поскольку я, к несчастью, атеист, то не сделал из этого никакого вывода...

Когда я впервые услышал игру профессионального пианиста, музыкальное искусство поразило меня.

Рядом со школой для девочек в заброшенном квартале находится детский сад, в который я пошел в 1935 году. По иронии судьбы прямо рядом с моим детским садом находилось здание, где проводило свои мероприятия общество писателей, композиторов, поэтов. Барельефы этого здания всегда поражали меня. Среди композиций была, например, голова Бетховена, чей взгляд пугал меня.

В школе я был довольно прилежным учеником и получил почетную награду по окончании.