Пианист в баре — это лучшая школа. Мой репертуар простирался от Лео Ферре[222]
до Шарля Азнавура[223], включая Кола Портера, Гершвина, Ирвинга Берлина или Мулуджи[224] («Как маленький мак»). Так и вижу, как распеваю «Лестницы Бют де Шомон нищим даются непросто», поглядывая, как богачи ковыряют омаров, все как один во фраках... Я зарабатывал по две тысячи старыми за ночь... Две тонны! Но я уже заразился снобизмом: я уже не играл нон-стоп, время от времени я имел право на перерыв. Так вот, я направлялся к барной стойке и заявлял: «Теперь я клиент, мне, пожалуйста, шампанского. Сколько я тебе должен? Две тысячи? Изволь...» Я был доволен, вот идиот... Более того, меня распирало от гордости. Как-то вечером я играл на фортепиано, и какой-то тип дал мне один франк. Тут я со всем присущим мне высокомерием встаю и говорю ему: «Сударь, я не музыкальный автомат!»В 1959 году Гензбур выпускает альбом Le claqueur de doigts. На конверте изображен он сам, с пистолетом двадцать пятого калибра и букетом алых роз.
Вы правы, для меня этот альбом своего рода революция. Я считаю, что музыканты не должны пренебрегать влиянием джазовых гармоний на современную песенную культуру. Мне было интересно попробовать спеть на французском языке американскую и южноамериканскую музыку.
В декабре 1965 года Гензбур поселился в знаменитом Сите дез Ар[225]
, основанном Мальро, — в доме, расположенном возле ратуши, с потрясающим видом на Сену, Нотр-Дам, Пантеон.Жилье было вполне монашеским: маленькая студия, двадцать три метра, сидячая ванна, кровать, кухонный уголок. Если поставить рояль, то уже не протиснуться. Я купил себе дагерротипный портрет Шопена, поставил его на фортепиано: казалось, он смотрит на меня, готовый плюнуть мне в рожу. В Сите дез Ар я провел около двух лет, и был очень счастлив. Там целый этаж занимали граверы, другие этажи принадлежали архитекторам, художникам, музыкантам. Коридоры уходили в бесконечность. До меня доносилось, как разыгрывают гаммы и прочие экзерсисы исполнители-виртуозы, и я страшно комплексовал по поводу своих дерьмовых песенок. После этого я начал твердить, что работаю в легком жанре для легкой публики.
В эту пору я вел себя как необузданный Казанова, осмелюсь заметить, девушки выстраивались в очередь. Только что не ложились у порога в ожидании своего часа. Порой я понимал, что сыт по горло, и решал никому не открывать дверь. Накупал побольше консервов, чтобы можно было разогревать, устраивался за складным столиком, приговаривая: «Никаких девиц!» Через пару дней все начиналось по новой.
Для телепрограммы «Четыре истины» (1967) Гензбур описывает свое жилище в Сите дез Ар:
Вот здесь этаж музыкантов, так что по коридору разносятся звуки Шопена, Стравинского, Бартока... Впрочем, это напоминает мне раннюю юность, потому что отец будил меня Шопеном. Он играл гаммы, играл прелюдии Шопена, которые я слышу здесь каждый день. Возникает впечатление флэшбэка — все будто двадцать пять, а теперь и тридцать лет назад.
Получается сбой, ведь я тот тип, что зарабатывает кучу денег за счет несерьезных вещей. А они переживают трудности, занимаясь серьезными вещами. Поэтому я чувствую себя здесь в какой-то степени изгнанником. Что не совсем верно. Это я занял агрессивную позицию, поскольку ощущаю собственную вину. Они считают, что я трудяга. По правде говоря, это не так. И от этого мне не по себе.
Мне трудно объяснить свой образ жизни. Я много курю, что вводит меня в транс. Поговаривают, что я употребляю наркотики, что абсолютная чушь... Прекрасно знаю, что это модно. Люди занимаются этим, чтобы впасть в транс, а я-то в нем и так пребываю. У меня такой вид, будто я малость под кайфом. Но я не употребляю никаких наркотиков, кроме мечты.
Гензбур со своей собакой Нана[226]
(бультерьером).Собаки ужасно умные животные. Но я знал одну собаку, которая перестала признавать своего хозяина, когда он перестал курить, представляете? Поэтому я решил не бросать. (Смеется.)
Моя собака похожа на меня, такая же уродливая. Обожаю с ней гулять. Мне кажется иногда, что это не я ее прогуливаю, а она меня. Нана водит меня на поводке.