Сержант Каро

— Из этой Армении в ту, куда еще?

— А рукопись?

— Несу, чтобы страна наша имела ее, чтобы учиться нам по этим письменам священным, чтобы сильны мы были знаниями и мощью своих предков…

Когда переходили Араке в весеннее половодье, река унесла сына, но рукопись он не выпустил из рук, потому что страницы ее желты были, как и кости его дедов, красны, как кровь обесчещенной родины, и сини, как глаза утерянного сына… Не выпустил из рук!.. Дома и всего на свете лишился, отняли у него историю, душу — не отдал. Принес рукопись в «эту Армению», чтобы опорой стала она родной истории.

Только сейчас понял я того полководца, который побеждал врага и мечом, и великодушием своим. Того, кто больше, чем на меч, уповал на человеколюбие. Он воевал не во имя уничтожения, он убивал лишь во имя жизни — в противовес смерти. Он смертью покарал единоверца, в котором человек уступил место мстителю.

— Как мы можем снизойти до жестокости врага! — повторяет слова полководца наш политрук в минуты, когда чувство мести пересиливает в нас человеческое.

Теперь, только теперь увидел, познал тебя, священный миг, когда

Земля была в муках роди́н.
Небо было в муках родин… —

и рождался новый бог силы и могущества, легендарный Ваагн нашей эпохи — Степан [7].

Волосы были — огонь,
Пылала огнем борода,
И у́тра рождались в глазах…

Он принес ленинские заветы и знамя его в наши горы. Пришло спасение, свобода!

Мы хорошо повоевали. Были не одиноки и тем уже не беспомощны. Братья были у нас, и не были мы бескровны, как прежде. На счастье нашем алели отсветы Красного знамени».

Дневник кончился. Дальше шли десятка два стихотворений. Ваан знал, сам был свидетелем всему, что записано в дневнике, но когда читал, казалось ему, что это краткий рассказ не о его пути, героическом и трудном, а о чьем-то чужом.

— Красивую жизнь прожил этот парень! — сказал он еле слышным голосом и перевернул последнюю, залитую кровью, страницу.

10

Лежа в палатке полевого госпиталя бригады, Авагян, не мигая, смотрел в одну точку. Перед мысленным взором его проходили детство, юность, вся его жизнь.

Тяжелой, как и у его народа, была судьба политрука. Годы уже давили на плечи. Он воевал со смертью, голодом, с фашизмом. А раньше — с кулаками и бандитами. Но сейчас перед ним вставали иные картины: знакомые, любимые лица смотрели на него из тумана десятилетий.

… Алекполь. Майское пробуждение. Сергей Авагян, один из пулеметчиков бронепоезда, названного в честь прославленного армянского полководца V века «Вардан Зоравар», вытянувшись в струнку перед рослым своим командиром Мусаеляном, слушает его приказ, который и приказ, и голос сердца.

— Товарищи, выпало большое нам счастье — повернуть в русло новой жизни судьбу древней нашей земли, сбросить мрачное господство дашнаков, установить советскую власть. «Вардан Зоравар» должен стать мощным бастионом, о который разобьются черные силы реакции.

Авагян протягивает руки, чтобы обнять любимого командира, но тот медленно отходит назад и превращается в светлое облако. Видение возвращалось к нему не раз, и не раз слабеющие руки политрука тянулись в даль десятилетий, но оно ускользало, истаивало. Как песню, уловил он знакомый баритон:

— Рядовой Авагян, я жду вас…

— Слушаюсь! — гремят его шаги и затихают в холодном звоне стали.

«Я жду вас! Я жду вас! Я жду вас!..»

— Иду-у!.. — хочет крикнуть политрук, но голос замирает в пересохшем горле. Руки Авагяна бессильно падают на грудь.

Перед взором обессилевшего от потери крови политрука начинает рассеиваться туман и остается чернеть маленькое овальное оконце.

— Сестра!..

Это кричит лежащий рядом с ним боец.

— Ему плохо, сестра, помогите.

Как догадался об этом милый парень в веснушках? Неужто его состояние улучшилось? — ведь ему два дня назад пришлось лишиться глаза и ноги.

— Воздуха, дочка! Воздуха!..

Авагяну делают укол. Он почти не чувствует его. Родники гор приходят ему на память. И на миг начинает оживленней биться сердце.

… Западная Армения. Бархатистые горы. Звонкие колокольцы родников. Их село на склоне горы. Его звали тогда Срке. Заря юности — любовь к Змрухт. Сколько парней, влюбленных по уши, вздыхало по ней. А она не удостаивала их взглядом. Огнем гасила, а не водой; палила, не давая тени. Чтобы только краем глаза увидеть ее, прятались парни за камнями близ родника Куйс — Девственница. И когда появлялась она с кувшином на плече, пели старинную, но вечно молодую песню:

Бежит стремглав вода с горы Бингёл,
С горы Бингёл, с камней и скал замшелых.
Прекрасная пери с горы Бингёл!
Дай мне воды, чтоб сердце не сгорело…

Девушка внимала песне, не ведая: родник ли поет или сам мир? Ловко поддерживая кувшин, покачивая гибким станом, она возвращалась домой, оставив парней у родника изнывать от жажды.

Но Срке, решительный Срке, встал однажды на тропе: