Съешьте сердце кита

Да, приятель отступился, отошел от Бориса еще раньше, еще в те времена, когда он «искал» жену. Искал он ее истово, по-хозяйски, хотя вполне мог походить в холостяках года три-четыре.

— Мне, — говорил он, — только чтоб честная была. Не из таких, которые тут в общежитиях. Эти в жены не годятся. Мне — чтобы она все по дому могла и собой чтоб симпатичная. Чтобы кругленькая.

И он нашел ее, симпатичную, кругленькую, чернявую. Нашел свою Маню как раз в общежитии, которого так чурался. Единственным утешением ему было то, что она хоть из общежития, но «честная».

Паня Тищук регулярно, с восторгом и удивлением сообщал всем, что Манечке «хочется глины» — у них, мол, у беременных, всегда так, сами не знают, чего хотят. Двумя днями позже он рассказывал уже о том, что глины Манечке перехотелось, но теперь ей жизни не дает запах не то чтобы глины, а прямо-таки навоза с глиной, из которого саман лепят («Вот так бы, — говорит, — и съела»).

Тищуку нужны были деньги. На пиво и на распашонки. А кому деньги не нужны? Разве Борис отказался бы от них? Не захотел бы купить себе приличный костюм, ну, там желтые штиблеты на каучуке?.. Тут все дело в выдержке. В том, на какие деньги покупать костюм. По справедливости ли человек их заработал. И как Панька этого не поймет? Тут же простая арифметика.

— Ну что ж, — сказал вдруг Борис, — попытаемся прикрыть лавочку. На тебя-то рассчитывать можно? На твою помощь?..

Тищук посмотрел на него исподлобья и уклонился от прямого ответа.

— Вон чего-то в кубрик нас зовут. Пошли, там

Колдун. Речу, наверно, будет толкать.

— Пошли, — неохотно вымолвил Борис.

Он сошел вниз и остановился у трапа. В кубрике собрались почти все рыбаки. Курили. Перебрасывались шуточками.

На столе стоял чугунок с картошкой и сбоку — алюминиевая, до краев наполненная хамсой миска.

Остюков разинул рот и швырнул туда половину разварной, поблескивающей зернами крахмала картофелины. Захватил щепотью хамсы — он ел ее, не обрывая голов, смачно разжевывая и жмуря от удовольствия глаза. Наконец дожевав, уперся плечами в шифоньерку.

— Уф! — выдохнул он и снял очки; были они с обыкновенными стеклами, и носил их Остюков единственно затем, чтобы немного прикрыть дужкой кожицу чуть выше переносицы, пульсирующую, как детский «родничок». — Уф! Аж вспотел. Так я вот по какому делу, ребяты… Ели вы красную рыбу? Приходилось вам?..

— Не ели! — вразнобой зашумели матросы.

— А в глаза видели?

— Не видели! — уже организованнее прозвучал ответ.

— А что? — спросил кто-то. — На рацион нам выдадут?

— Да не-е… Какой к черту рацион! Тут дождешься. Одним словом, сегодня ночью будем с красною рыбой. Я сказал — точка! Только держать язык за зубами.

Не было ничего удивительного в том, что рыбаки не ели красной рыбы и в глаза не видели осетра, белугу или севрюгу. Были они большей частью из глубинных полесских сел, из украинских местечек. И тут, на море, их «Креветка» промышляла только бычка да камбалу…

Матросы были заинтригованы.

— Ну, что-то отмочит наш Колдун, — ликовал, потирая руки, Мякенький. — Будет какая-нибудь авантюра!

Он не ошибся. В начале ночи «Креветка» вошла в пролив. Непроницаемый туман навалился на воду, белый и липкий, как молочный кисель. Стоило протянуть руку — и уже не видно было пальцев.

В такие ночи бредущие в море корабли жгут огни, помимо тех, что расплывчато мерцают на фок-мачте, по сторонам надстроек. Пронзительно завывают сирены. Матросы колотят в рынду. Не ровен час — можно столкнуться.

Но «Креветка» не зажигала своих огней. Не ревела на ней сирена. И вахтенный не терзал рынду до изнеможения. «Креветка» входила острым форштевнем в туман, как нож входит в масло… Тихо-тихо работала машина. На носу смутно проступал силуэт впередсмотрящего: столкновения все-таки опасались.

Но вот пахнуло от недалекой земли душным ветерком, и туман осел, порастаял, прижался вплотную к ночной стылой воде. Проступили огни — они казались запутавшимися в космах тумана звездами.

«А ведь это Тамань, — подумал Борис удивленно. — Какого все-таки рожна нам здесь надо?»

Он сидел на трюме уже давно, пожалуй, с тех пор, как сейнер отдал в рыбацком поселке швартовы и вошел в пролив. Поначалу Бориса, как и всех, заинтриговала таинственность, необычность рейса. Да и не могли не волновать молодого, очень молодого еще человека ночь без звезд, туман, и сейнер без огней, и приглушенное татаканье машины, и впередсмотрящий… Во всем этом ощущались и романтическая приподнятость и едва уловимый душок опасности.

Борис много на своем коротком веку почитал, и теперь лезли ему в голову и куперовский «Пенитель моря» и бесстрашные корсары, мерещились контрабандные черные юркие шхуны…

Да, да, что-то в эти минуты роднило «Креветку» с книжным, выдуманным и призрачным, миром. Ночной поход к берегам Тамани обрел притягательную силу, хотя умом Борис понимал, что затевается недоброе.

Он вспомнил слова Остюкова о красной рыбе, хихиканье Мякенького, многозначительные недомолвки боцмана… Рейс без огней, без полнокровного ритма машины, без мелодичного позванивания рынды оборачивался своей грязной стороной.