Сесил Родс — строитель империи

С возрастом нравственная раздвоенность нередко исчезала. На смену ей снова приходила цельность, но побеждало чаще всего благоприобретенное — то, что накопилось за время жизни в колониях. И получалось: в колониях, среди «дикарей» создавался тип людей с нравами иными, чем дома, в метрополии. А потом эти люди приезжали в Европу. Тут поражал непривычный «либерализм», и они стремились внедрить на родине свой колониальный опыт…

В конце прошлого века это хорошо подметил корреспондент русских либеральных журналов Иосиф Шкловский, дядя Виктора Шкловского. Он писал из Англии (под псевдонимом — Дионео): «Представителем нашего округа в парламенте с незапамятных времен был старый отставной генерал. Выслужился он где-то на западном берегу Африки; там с небольшим отрядом и пятью пушками он насадил европейскую культуру, т. е. выжег столько деревень, вырубил столько плодовых деревьев и истребил столько негров и коров, что край этот пустынен до сих пор, хотя прошло уже много, много лет… В парламенте старик был раза два, но свое присутствие ознаменовал. Послушав речи оппозиции, старик заявил, что, собственно говоря, с ней нужно было бы расправиться «по-африкански», т. е. впустить несколько солдат, вкатить пушечку и затем: «Раз, два! Направо коли, налево руби!»

Как появилось колониальное лицо Европы, мы в общем-то знаем, но именно в общем. А конкретно, зримо?

Пожалуй, мы куда лучше знакомы с выдуманными великим Дефо переживаниями Робинзона Крузо, который шаг за шагом в одиночку колонизовал необитаемый остров и подчинял себе единственного аборигена, Пятницу, чем с духовным формированием реальных колонистов.

Вот и о Родсе, о том, как шло становление его личности в новой, колониальной жизни, известно немногое. По биографиям, по его письмам тех лет трудно понять, как он относится к большим событиям в Европе или в Африке. На африканский берег Родс сошел в день разгрома французской армии при Седане. Для современников само это слово долго потом было нарицательным. Тютчев на смертном одре, в 1873 году, грустно острил: «Это мой Седан». А Парижская коммуна! Сколько говорили и писали о ней! Но волновало ли это Родса?

Европа отдалялась от него, и, окажись Родс на каком-нибудь другом конце земли, кто знает, как пошло бы формирование его личности. Но в Южную Африку он попал в особые, переломные годы, когда тутой узел связал ее судьбу с Европой и всем миром.

Южная оконечность Черного материка и прежде не была уголком мира, забытым Европой. Даже Наполеон в своих глобальных планах поминал этот край земли: «Мы должны взять Египет, если уж не можем выгнать Англию с мыса Доброй Надежды». А после битвы при Трафальгаре, когда адмирал Нельсон сокрушил вместе с французским флотом и наполеоновские планы вторжения в заморские страны, «император французов» заявил: «На Эльбе и на Одере мы получим нашу Индию, наши испанские колонии и наш мыс Доброй Надежды».

Но в конце шестидесятых годов прошлого века, как раз накануне приезда Родса в Южную Африку, современникам казалось, что этой окраине Старого Света предстоит забвение. Уходила в прошлое та роль, которую она играла в мировом хозяйстве, — роль главной заправочной стоянки на полпути между Европой и Востоком, у самого опасного участка этого пути, где сталкиваются течения двух океанов, Атлантического и Индийского. В течение нескольких столетий даже самые отчаянные шкиперы облегченно крестились, когда удавалось благополучно дойти до «морской таверны» — Кейптауна.

В ноябре 1869 года открылся Суэцкий канал. Караванам океанских кораблей уже не надо было огибать мыс Доброй Надежды и бросать якоря у южноафриканских причалов. Портам Южной Африки предстояло утратить свой космополитический облик. С улиц Кейптауна исчезали разноязыкие толпы матросов, которые прежде, растекаясь повсюду пестрыми потоками, приводили в движение всю городскую жизнь.

Надо ли теперь поставлять припасы сотням кораблей, нужны ли мастерские для бесчисленных ремонтных работ? С открытием Суэцкого канала юг Африки оказался в стороне от мировых торговых артерий. А сам по себе он не представлял такого уж интереса для Европы. Колонисты разводили тут крупный рогатый скот и овец, делали вино, отправляли в Европу и Америку шерсть и страусовые перья. Городов и поселков с населением больше тысячи человек в здешних колониях едва набиралось два десятка. Железных дорог — меньше шестидесяти миль.

Южная Африка, казалось, была обречена на то, чтобы о ней вскоре совершенно забыли — как о захолустье где-то на краю ойкумены. Автор романа «Обломов», побывав там в 1853-м, вынес приговор: «Здесь нет золота, и толпа не хлынет сюда, как в Калифорнию и Австралию». Но произошло непредвиденное — «второе открытие» Южной Африки. Именно там нашли крупнейшие в мире месторождения алмазов и золота, и притом очень близко друг от друга, на расстоянии каких-то двухсот пятидесяти миль.

И ринулись туда десятки тысяч людей. Южная Африка стала для них, по словам Киплинга, «чудо-женщиной», женщиной «прекрасней всех, всех боготворимей».