Сесиль. Стина (сборник)

– Ну, что еще приключилось, голубушка? Вы должны избавиться от своей меланхолии. Не во власти нашей церкви отверзать небеса и причислять людей к праведникам. Но если мы имеем истинную веру, то Господь прощает нам вину. У нас есть эта радостная уверенность, и вы не должны терзать себя мыслями, которые расшатывают эту уверенность. Я хорошо знаю, в чем причина ваших постоянных сомнений. Она в смирении, отличающем вас от тысяч других людей. И пусть оно остается с вами, ваше душевное смирение. Но смирение бывает двоякого рода: перед Господом и перед людьми. Смирение перед Господом никогда не может быть чрезмерным, но, смиряясь перед людьми, мы можем зайти дальше, чем следует. Так вы и делаете. Разумеется, считать других лучше себя – прекрасная черта и верный признак благородных натур, но, лелея в себе эту черту, мы впадаем в заблуждения и причиняем урон и вред далеко не только себе самим. Говоря так, я не выступаю в защиту гордыни. Да и как бы я мог? Ведь гордыня есть воистину зло, корень всяческого зла, чуть ли не более, чем алчность, она привела к грехопадению ангелов. Но между гордыней и смирением стоит нечто третье, чему принадлежит наша жизнь, и это просто смелость.

Он встал, и они оба подошли к ограде балкона, чтобы полюбоваться на раскинувшееся перед ними цветочное царство. Некоторое время они молчали. Первой заговорила Сесиль.

– Смелость! У меня хватило бы смелости, если бы не мрачные предчувствия. Счастливые дни, оставшиеся в моем прошлом, какому обстоятельству я ими обязана? Только тому, что он, кого ваша доброта хотела бы сделать моим другом, семь лет путешествовал по свету и стал чужим у себя на родине. Он не знает ничего о трагедии, носящей имя Сент-Арно, и еще меньше о том, что привело к этой трагедии. Но как долго еще он будет находиться в неведении? Он быстро освоится со здешней жизнью, возобновит старые знакомства и однажды узнает обо всем. И в тот самый день…

Она замолчала и, казалось, не сразу решилась продолжать.

– Да, друг мой, – сказала она, все более волнуясь, – однажды он узнает обо всем, и в тот день радостная мечта, которую я должна лелеять, растает, как дым. И нужно сказать, мне очень повезет, если она только растает. Но если она обретет форму…

– Тогда? Что тогда, голубушка?

– Тогда каждый день наполнится страхом и опасностью. Мою душу преследует воспоминание, от которого я не могу избавиться. Послушайте. Мы тогда были в Тале, Сент-Арно, я и господин фон Гордон, гуляли по берегу Боде, болтали и собирали цветы. И вдруг меня ослепила кроваво-красная вспышка на другом берегу. Это раскаленное закатное солнце осветило лесной бук. И Гордон стоял на фоне бука, словно охваченный пламенем. Понимаете, я чувствую, что эта картина была для меня если не предзнаменованием, то предостережением. Ах, друг мой, давайте не будем его удерживать, это не принесет счастья ни ему, ни мне. Вы единственный человек, желающий мне добра, единственный, кто искренен со мной, заклинаю вас, помогите мне направить все на верную стезю, молите Бога, чтобы он избавил меня от ужаса, тяготящего мою душу. Вы слуга Божий, Он услышит ваши молитвы.

При этих словах она вся затряслась и задрожала, и придворный проповедник, который знал, что такие истерические припадки можно снять только отвлечением на другие темы, а если это не помогало, то почти безжалостной строгостью, отвел ее на прежнее место.

– Этот избыток чувств, милостивая государыня, и есть, в сущности, злейший враг вашей души, которого вы должны остерегаться. Это не добрый ангел, это ваш демон. Чрезмерные эмоции, которые рядятся в религиозные одежды, не будучи религиозными, не имеют цены в очах Господа, ни даже папы. Я сам имел случай убедиться в этом.

Трезвый тон собеседника удивил Сесиль, но от наблюдательного придворного проповедника не ускользнуло и то, что он произвел свое благотворное действие.

– Да, милостивая моя государыня, – продолжал он, участливо взяв ее за руку, – ни даже папы, в чем я сам имел случай убедиться. Возможно, вы не забыли, что я в свое время был домашним учителем юного графа Медема[127] и сопровождал его в путешествиях. Во время нашего пребывания в Риме мы с ним однажды отправились морем в Террачину[128]. Случилось так, что на том же корабле совершал поездку старый Григорий XVI[129], тогда ему было много за семьдесят. Как сейчас вижу его идущим по палубе в окружении слуг. Он направляется к навесу, поставленному для него рядом с рубкой. Но едва он расположился под навесом, какая-то пассажирка, растолкав слуг, бросилась к его ногам и обхватила его колени. По-видимому, она приехала в город из провинции и теперь, громко перечисляя свои грехи, умоляла Святого отца об отпущении. Некоторое время он выслушивал ее причитания, но когда они затянулись, подошел к борту корабля и молвил, холодно и отстраненно: «Una entusiasta»[130].

Сесиль смущенно и недоуменно смотрела в одну точку, но страх и трепет явно отступили, так что придворный проповедник смог продолжить свои назидания.