Сесиль. Стина (сборник)

– Вы были в Персии, господин фон Гордон, – произнесла она густым, почти мужским басом. – Нынче много говорят о персидской цивилизации, а все благодаря обширным переводам барона Шака[134]. Он доводится племянником моему покойному мужу и теперь уже граф фон Шак. Но я не думаю, что это такая уж значительная цивилизация. Ведь персидские министры здесь, в королевском замке, пусть даже ради соблюдения культурных обычаев, собственноручно резали баранов и вытирали убойные ножи гардинами.

– Я полагаю, вы преувеличиваете, госпожа баронесса.

– Напрасно вы так думаете, любезный мой господин фон Гордон. Я терпеть не могу преувеличений, я привожу официальные сведения. Впрочем, поймите меня правильно. Я не из тех фанатичных поклонников династии, которые раз и навсегда решили считать святыней королевские гардины. Напротив, я ненавижу ложные проявления лояльности. Свободный дух – вот что единственно нам полезно и единственно любезно. Для меня сервилизм и подхалимство – чувства недостойные и отвратительные. Раз и навсегда. Но приличие и нравственность я очень даже ценю, а вытирать кровавые ножи голубыми атласными гардинами, это ужас, будь то в королевском замке, или где-то еще. Это варварство, я бы сказала, почти безнравственность. Во всяком случае, это более безнравственно, чем многое другое, что считается аморальным. Ведь ни в какой другой области мнения не различаются так сильно, как в этой. Я не опасаюсь недопонимания с вашей стороны, ибо обращаюсь к человеку, лично испытывавшему многоступенчатое изменение моральных воззрений, которое влекут за собой раса, почва и климат. Я ошибаюсь или, напротив, вы со мной согласитесь?

– Целиком и полностью, – сказал Гордон.

Тут перед баронессой появилась порция тюрбо[135], и он воспользовался предоставленной ему паузой, чтобы шепнуть Розе:

– Эмансипированное чванство. Ужасно.

На другой стороне стола вместо тюрбо подавали форель, и Сесиль, умудрившись на миг отделаться от своего соседа, постоянно иронизирующего тайного советника, сказала через стол Гордону:

– Вы должны непременно отведать форели, господин фон Гордон. В память об Альтенбраке. Ведь от форели до гольца, как уверял нас старый пенсионер, всего один шаг.

Роза, к которой также относились эти слова, кивнула. Но тут слово взял генерал фон Россов.

– Один шаг, милостивая государыня? – каркнул он своим командирским голосом. – Допустим. Но, пардон, есть шаги большие и есть малые, этот шаг, так сказать, гигантский. В прошлом году я побывал в Гарцбурге. Запредельные цены, пыль и ветер, и, разумеется, гольцы. Жалкое удовольствие, да еще сопряженное с большими неудобствами и усилиями. Столь же скучное и бесполезное как артишоки. И за этим сомнительным удовольствием мне пришлось карабкаться в гору Бургберг по жаре, при двадцати четырех градусах по Реомюру[136].

– Гольцов подают на лоне природы, – рассмеялся Сент-Арно. – И, возможно даже, у высокого столба со знаменитой надписью: «Мы не пойдем в Каноссу»[137]. Но мы туда идем.

– Мы зашли еще дальше, – вмешался тайный советник (при Мюлере он лишился влияния[138], заделался памфлетистом, в разразившейся затем культурной схватке отстаивал старорежимные взгляды, но, несмотря на постоянное заискиванье перед Фальком[139], не смог затормозить перемен). – Да, еще дальше.

При этом он поднял свои очки в золотой оправе, намереваясь их протереть, каковой жест означал готовность к атаке. Однако боги воспротивились этой попытке, потому что левая дужка запуталась в локоне белокурого парика и никак не желала отцепляться. При более удачной, а именно более надежной конструкции накладной шевелюры, оратор, конечно, выступил бы столь же энергично, как семь лет подряд выступал в памфлетах, проталкивая свою программу. Увы, конструкция оказалась ненадежной, и ему пришлось даже здесь, учитывая обстоятельства, отказаться от военной вылазки, которая обнажила бы его самое слабое место. В конце концов дужка все-таки отцепилась, и он продолжил свою речь со спокойствием, изобличающим светского человека.

– Да, господа, мы зашли еще дальше. То есть до Рима. Вот они, естественные следствия беспринципности, а именно недальновидной политики, законотворчества ad hoc[140]. Я это ненавижу.

Баронесса, полагая, что оратор цитирует именно ее, зааплодировала двумя указательными пальцами.