Сесиль. Стина (сборник)

– Нет, господин граф, не то, что вы подумали. Он очень стеснительный молодой человек и просто читает мне вслух свои великие трагедии, всегда с прологом. И надеется, что я замолвлю за него словечко. Тем я его и держу. Хотя, должна сказать, ничего из него не выйдет. Но мальчик милый, сделает для меня все.

– Верю, – рассмеялся барон. – Но, дорогая моя, кто бы дерзнул вам отказать? А теперь, я думаю, мы сыграем в вист.

Принесли и раздвинули игральный стол, трое мужчин и Ванда заняли места; рядом, на низком столике, установили ведро с шампанским во льду, и старый граф лично принялся ухаживать за гостями. Собственно говоря, пила только Ванда, хоть она и предпочла бы бокалу шампанского кружку пива «Шпатен»[192]. Стина стояла за стулом Папагено, вынужденная выслушивать уверения в том, что невинная дева приносит счастье. Фрау Питтельков хлопотала по хозяйству и уже снова начищала до блеска вилки.

Некоторое время они играли. Но внезапно граф, бросив карты на стол, заявил:

– Играем без толку. Настоящая игра – это la banque ou la vie[193]. Я терзаюсь уже целый час, а проиграл-то всего семь марок. Ванда, вы в голосе? Разумеется, не стоит и спрашивать. У истинной дамы все реквизиты всегда с собой. Omnia mea mecum portans[194]…

Папагено рассмеялся.

А старый граф продолжал:

– Omnia mea… Какая перспектива! Ваше здоровье, Ванда. И ваше, мадемуазель Стина. Паулине наш тост не требуется, она и так пышет здоровьем.

– Ну-ну, граф. Вы не очень-то. Здоровьем пышет? С чего бы? Видит Бог, мои дела – не всегда удовольствие.

– О, превосходно, Паулина. Ты все-таки прелесть. Чокнемся, деточка. А теперь спойте нам, Ванда.

– Да, а кто будет аккомпанировать?

– Разумеется, тот, кто умеет, а умеет один Папагено.

– Хорошо-хорошо.

И старый барон придвинул стул к пианино, повернул маленький ключ и поднял крышку.

– Что исполняем?

– Ну, – протянул граф, – начнем с арии Папагено, уж без нее никак, дружище, это наш долг перед тобой. Итак:

Мужчины те, что любят страстно, душою могут обладать.

Но это так, банальность, это само собой. А главное – то, что дальше.

И должен женский пол прекрасный влеченьям сладким потакать.

Барон одобрительно кивнул и повторил последние слова: «влеченьям сладким потакать». Но Ванда, страдавшая, как большинство людей ее сорта, немотивированными приступами пристойности и добродетельности, вдруг заявила:

– Нет, господа, еще слишком рано. Я нахожу, что эта ария переходит всякие границы.

Господа переглянулись, не понимая, что означает эта чепуха, однако фрау Питтельков, совершенно искренне раздраженная тем, что «Ванда строит из себя недотрогу», энергично вмешалась в разговор.

– Господи, Ванда, не рассказывай сказок. Границы! Уши вянут слушать такое. Границу можно перейти или не перейти. А уж коли ты ее перешла, а мы перешли, то что в лоб, что по лбу, одним разом больше или меньше – все едино. Нет уж, Ванда, брось ломаться. Я, конечно, всегда за приличия, но терпеть не могу, когда баба жеманничает.

Похоже, назревал скандал, что при решительном характере фрау Питтельков, способной подчинить себе или сокрушить все вокруг, легко могло привести к весьма нелицеприятным высказываниям. Старый граф хорошо знал это по личному опыту, а потому поспешил обойти спорный пункт.

– Тогда, если «Волшебной флейты»[195] не выходит, предлагаю «Старого вояку»[196]. Но в костюме.

Предложение было одобрено всеми сторонами, Ванда на короткое время удалилась в соседнюю комнату и появилась снова, задрапированная в красную занавеску, с карнизом в руке (вместо древка знамени).

– Спойте, спойте!

– Я готова, – поклонилась Ванда своей публике, – но что? В «Старом вояке» две арии.

– Тогда выходную: «Не спрашивайте о моей судьбе». Чудесная ария и такая трогательная. В сущности, каждый из нас мог бы сказать это о себе, тем более, такие старые вояки, как мы. Верно, Папагено? Ну, начинайте же, быстро-быстро.

И началось. В следующий миг на все три этажа раздалось такое оглушительное пение, что даже Польцины на самом верху могли слышать повторяющийся рефрен:

Ничего, ничего у меня не осталось,
Только честь и седая моя голова.

При этом фрау Питтельков, стоявшая за стулом старого графа, постукивала его по лысине указательным пальцем, отбивая такт.

Ванда была счастлива, она выдавала все новые песни, причем фрау Питтельков, имевшая отличный слух, вела втору, а Зарастро и Папагено, все еще сидевший за роялем, подпевали: первый басом, а второй – надтреснутым баритоном.

Только юный граф и Стина молчали и обменивались взглядами.

Глава шестая