Читаем Сесилия Вальдес, или Холм Ангела полностью

Сесилия Вальдес, или Холм Ангела

— Будем надеяться, что до этого все-таки не дошло, Исабель. Но неужели тебе не приходило в голову, что, возможно, ты неверно истолковала какой-нибудь мой совершенно невинный поступок или то, как со мною держали себя другие?

— Сеньор дон Леонардо, речь идет совсем не о том, как толковать ваша поступки, а о том, что я видела своими глазами.

— Любопытно, что же такое видела своими собственными глазами высокочтимая сеньора донья Исабель?

— Она видела то же самое, что видели и вы, или, лучше сказать, то, что произошло, когда вы стояли на подножке нашего экипажа.

— И этого пустяка оказалось достаточно, чтобы ты меня разлюбила и ни разу обо мне не вспомнила?

— Да, вполне достаточно, тем более что подобный пустяк способен унизить и оскорбить всякую девушку — даже такую, которая совершенно ослеплена своею любовью.

— Теперь я вижу Исабель, что ты просто-напросто ошиблась и, следовательно, обидела меня ненамеренно.

— Объяснитесь же, — произнесла с нескрываемым нетерпением Исабель.

— Право, все это происшествие можно рассказать в двух словах, — начал Леонардо, краснея до корней волос, так как собирался говорить заведомую неправду. — Случилось так, что в последнюю минуту нашего прощания, когда я уже хотел соскочить с подножки и машинально поставил одну ногу на тротуар, мимо проходили две мулатки. Одна из них споткнулась о носок моего сапога и, вообразив, будто я нарочно подставил ей ножку, со злости грубо меня толкнула. Ты ведь знаешь, какими дерзкими становятся эти девицы, когда им кажется, что их хотят обидеть.

— Да, — задумчиво произнесла Исабель и, помолчав, добавила: — Но я — чем я ее обидела? Почему она крикнула мне это бесстыдное слово? Оно до сих пор звенит у меня в ушах!

— Ты обидела ее своим восклицанием, а может быть, еще и тем, что назвала Аделой, тогда как ее, верно, зовут Николаса или Росарио. Вот она и разозлилась.

— Я назвала ее Аделой, вернее — это имя вырвалось у меня, потому что мне почудилось, будто она — ваша сестра. Да и неудивительно, она — живой портрет Аделы. К тому же я не могла, не смела думать, что какая-нибудь девушка, кроме Аделы, может себе позволить с вами подобные шутки.

— Нечего сказать, шутки! С ее стороны это вовсе не было шуткой.

— Но тогда она — наша знакомая, и ударила она вас, очевидно… из ревности.

— Не стану скрывать, я знаю эту девушку в лицо, она привлекла мое внимание удивительным сходством с Аделой, но мы не в таких отношениях, чтобы она смела ревновать меня к кому бы то ни было.

— Быть может, она тайно в нас влюблена?

— Что ж, весьма возможно, но я никогда в жизни не сказал ей даже самого пустячного комплимента.

— Мне не хотелось бы обидеть вас, Леонардо, однако обстоятельства все же говорят против вас.

— Неправда, неправда, Исабель. Я ни в чем не виноват. Если бы я стал теперь тебя обманывать, если бы не сказал тебе всей правды, если бы я говорил о любви, которой на самом дело не испытываю, если бы я действительно оскорблял тебя подобным образом, я был бы самым низким человеком…

— Ну хорошо, перевернем страницу, — прервала его Исабель, наконец убежденная этими пылкими речами.

— Итак, все забыто? — спросил ее Леонардо тоном влюбленного.

— Все забыто, — с нежной улыбкой отвечала ему девушка. — Я была бы несчастнейшим на свете созданием, если бы мне пришлось усомниться в благородстве человека, которого я почитаю другом и, сверх того, истинным кабальеро.

— Вот и отлично, — поддержал ее Леонардо, сразу оживляясь. — Но не кажется ли тебе, что нам следовало бы чем-то скрепить наше примирение?

При этих словах рука молодого человека неприметно заскользила по перилам балюстрады, с явным намерением прикоснуться к опиравшейся на них руке Исабели. Но береженого бог бережет: Исабель, приняв строгий вид, отошла от балюстрады, приблизилась к тетушке и, обращаясь к ней, громко сказала, что час поздний и пора пожелать друг другу покойной ночи. В самом деле, часы Леонардо показывали одиннадцать. Никто и не заметил, как пролетело время.

Однако Диего Менесес не потерял его напрасно; зная, что счастливого случая упускать не следует, он воспользовался первой же возможностью и по всей форме объяснился Росе в любви, избрав предлогом для начала разговора гвоздику, подаренную девушкой Леонардо при встрече в саду. Чистая голубка садов Алькисара! Она, кому внове были страстные признании, кому еще никогда не говорили всерьез: «Я люблю тебя. Роса», — она, которую этот юноша влек к себе с той неодолимой силой, с какой магнит притягивает легкую иголочку или взгляд змея — несчастную птичку, она не нашла в себе твердости противостоять влечению, сбросить с себя сладостные чары, не сумела ни словом, ни жестом, ни хитрой уловкой разубедить своего искусителя в победе, одержанной им еще во время первого посещения кафеталя Ла-Лус, не смогла скрыть от него, что с той поры и сама его полюбила.