Сесилия Вальдес, или Холм Ангела

Мастер-сахаровар, почти еще юноша, отнюдь не выглядел каким-нибудь неотесанным деревенщиной. Напротив, приятной наружности, толковый, бойкий и расторопный, он смотрел настоящим молодцом, и его не уродовал строго выдержанный костюм гуахиро [81], обычно мало украшающий тех, кто его носит. Звали мастера Исидро Больмей. Он был родом из Гуанахая, родился в бедной семье и не получил даже первоначального образования, так как родители его грамоты не знали, а о школах в этом селении никто и не слыхивал. Исидро едва умел читать и с трудом подписывал свое имя. Не ведал он также и религии, ибо, хотя в 1818 году, во время посещения Гуанахая епископом Эспада-и-Ланда, мальчик был крещен и конфирмован по уставу святой римско-католической церкви, однако, прожив на свете двадцать шесть лет, Исидро не смог бы припомнить случая, когда бы он зашел помолиться в церковь или хотя бы произнес про себя какую-нибудь молитву. Впрочем, даже самая короткая из христианских молитв, «Отче наш», была ему неизвестна. И этого-то малого, совершенно невежественного и слишком молодого, чтобы он мог обладать хотя бы теми знаниями, какие даются жизненным опытом, пригласили незадолго до того мастером на сахароварный завод знаменитого инхенио Ла-Тинаха, в поместье, которое по тогдашнему времени оценивалось по меньшей мере в полмиллиона дуро.

Исабель подносила к губам свою чашку сиропа, когда где-то на другом конце зала внезапно просвистал и громко щелкнул бич. Вздрогнув от неожиданности, девушка выронила чашку из рук.

— Сеньорита замарали платье, — огорченно проговорил мастер.

— Не беда, — отвечала Исабель, отряхивая юбку.

— Прикажите надсмотрщику, — произнес со строгим видом Леонардо, — чтобы он оставил свой бич в покое.

— Если сеньорита желают, я могу налить им другую чашку, — добавил Больмей с выражением нежной заботливости. — Сироп еще не застыл.

— Нет, нет, — отказалась Исабель. — Не беспокойтесь. Право, это ни к чему. Да и напиток мне не так-то уж нравится.

Отказ Исабели пришелся, должно быть, не по вкусу нашему гуанахайцу, потому что он довольно громко, во всяком случае так, что его могли слышать, произнес:

— Видно, свист бича отбил у ней аппетит. Чудн'o! А нам так оно навроде колыбельной песни.

Леонардо счел замечание мастера за дерзость и с досадой отвернулся от него. Напротив, Исабели пришлись по душе и проницательность и мягкие, обходительные маноры молодого человека; она почувствовала к нему даже что-то похожее на благодарность, и так как ей было жаль, что ее возлюбленный не разделяет этого чувства, она в простоте душевной высказала свою мысль Леонардо. Но Гамбоа оскорбился и, уязвленный ее словами, решил проучить мастера, выставить его в смешном свете, устроив ему при всех нечто вроде публичного экзамена по части сахароварения.

Для своей роли экзаменатора, или, во всяком случае, человека, готового померяться с первым встречным остротою ума и выдержкой, Леонардо не обладал иным оружием, кроме как досадой, которую испытывал в эту минуту, и той дерзостью, что иногда появляется у некоторых людей, случайно оказавшихся в более выгодном положении, чем их сравнительно слабый и робкий противник, и потому уверенных в своей победе над ним. Леонардо получил образование, весьма обычное для молодых людей его круга и общественного положения, то есть такое, которое не давало никаких позитивных знаний, но было образованием чисто литературным, к тому же еще и довольно поверхностным. С науками естественными он не был знаком даже и в отдаленной степени, поскольку они в те времена в учебных заведениях Кубы не преподавались. Молодые люди могли здесь изучать лишь философию, юриспруденцию и медицину, тогда как другие важнейшие отрасли знания, вносящие столь существенное дополнение в этот кратенький перечень наук, вовсе не были представлены в числе преподаваемых дисциплин. Само собой разумеется, что Леонардо, как и большинство студентов того времени, решительно ничего не смыслил ни в агрономии, ни в геологии, ни в химии, ни в ботанике, хотя в те годы в Гаванском ботаническом саду читал свои лекции, или, вернее, воображал, будто он читает лекции, дон Рамон де ла Сагра. Однако при всем том будущий владелец инхенио Ла-Тинаха сумел воспользоваться совершенным невежеством молодого сахаровара, равно как и его деликатностью, и поначалу одержал легкую и убедительную победу в завязавшемся споре.

— Скажите, дон Исидро, где вы учились искусству сахароварения? — неожиданно и с некоторым высокомерием обратился Леонардо к Больмею.

— В инхенио сеньора Рафаэля де Сайяса, знаете, что на дороге в Гуанахай, под холмом Де-Яйя. Батюшка мой, царствие ему небесное, служил в этом инхенио мастером, а я всегда при нем находился, подручным у него был. Немало мы с ним сахару там наварили.

— Стало быть, это отец обучил вас ремеслу сахаровара, не так ли?

— Ну как сказать — обучил… Просто он работал, а я по своей охоте присматривался, что да как. Он меня не приневоливал.