Сесилия Вальдес, или Холм Ангела

— Ловкая бестия, сумел вывернуться. Но только мне такие не нужны. Я хочу сказать, что, когда хозяином здесь стану я — а это время не за горами, — я не позволю, чтобы сахаром распоряжался у меня этакий олух царя небесного. Я не я буду, коль не выставлю его отсюда в два счета!

Не обошлась без приключения и коротенькая экскурсия, совершенная Аделой, Росой и Долорес. Обходя сахароварню, девушки задержались перед выпарными котлами и некоторое время с любопытством наблюдали за тем, как бурлит в них выпариваемая сахарная патока. В эту минуту неожиданно к ним подошла сзади какая-то негритянка и с таинственным видом спросила:

— Кто здесь будет нинья Адела?

— Я! — испуганно вздрогнув, отозвалась та.

— Ваша милость, вас мама ваша ожидает, вон там, за тем столбом, снаружи…

— Моя мама? — удивленно переспросила Адела. — Ты хочешь сказать — госпожа?

— Нет, нинья, я говорю про нашу сиделку.

— А! Так скажи ей, пусть идет сюда, к нам.

— Да боязно ей сюда идти, как бы господам на глаза не попасться.

— Поди, Долорес, узнай, что твоей матери нужно. Она боится войти, а мне страшно выйти. Там темно, хоть глаз выколи! Нет, нет, я не выйду.

Долорес быстро вернулась и объяснила, что Мария-де-Регла ни о чем не просит, а только хочет крепко поцеловать нинью Аделу и сообщить ей что-то такое, чего она не может передать ей через третье лицо. Тогда девушка решилась назначить своей бывшей кормилице свидание поздно вечером в самом господском доме, у себя в будуаре. Долорес должна была поджидать Марию-де-Регла у глухой наружной двери в боковой стене дома и, дождавшись ее, отодвинуть тяжелый внутренний засов, на который дверь была заперта, а затем проводить Марию к ее молодой госпоже и молочной дочери.

Около полуночи в будуаре Аделы — комнате, отведенной сестрам Илинчета, собрались младшие сеньориты Гамбоа, а также Исабель, Роса и тетушка их, донья Хуана Бооркес. По мере того как приближался час свидания, беспокойство Аделы все более возрастало, и когда наконец с другой стороны двери по филенкам осторожно провели кончиками пальцев, подавая условленный сигнал, она стремительно вскочила и кинулась отворять. В дверях стояла Долорес, дрожавшая от страха ничуть не меньше, чем ее госпожа.

— Она здесь, — проговорила горничная.

— Пусть войдет, — приказала Адела и, словно оправдываясь за проступок, который, как ей казалось, она совершала, добавила, обращаясь к Исабели: — Не моя вина, если мне приходится действовать подобным образом… У меня нет иного способа узнать, почему мама так гневается на женщину, которая была моей кормилицей.

Однако Аделе пришлось прервать свои извинения на полуслове, потому что в комнату вошла Долорес, ведя за руку Марию-де-Регла. Большая, тесно заставленная всевозможной мебелью комната, где приятельницы наши, усевшись полукругом, в нетерпении ожидали прихода сиделки, вся тонула в полумраке, едва озаряемая пламенем спермацетовой свечи, горевшей на столе в высоком стеклянном бокале. Мария-де-Регла явилась в том же платье, в каком мы видели ее в последний раз в бараке для больных. Выйдя на середину комнаты, где были несколько светлее, они на мгновение остановилась в нерешительности, то ли ослепленная быстрым переходом от темноты к свету, то ли потому, что смутилась, увидев перед собой этот импровизированный дамский синклит. Она стояла, вглядываясь поочередно в лица девушек, но вот глаза ее остановились на Аделе, сидевшей в середине полукруга, и она воскликнула: «Детка моя!» и с этим возгласом бросилась к девушке, подхватила ее сильными своими руками, подняла и, крепко прижимая к груди, в каком-то исступлении закружила свою питомицу по комнате, целуя ее и нежно приговаривая:

— Ангелочек ты мой, красавица моя, птенчик ты мой ласковый, дитятко ненаглядное!

Потом она усадила девушку на стул, упала перед ней на колени, обвила ее стан руками и, приникнув головой к ее коленям, заплакала навзрыд, безутешно и горько.

— Что с тобою, Мария-де-Регла? — спросила Адела, взволнованная столь бурными проявлениями любви и горести. — Успокойся, ради бога! Не надо плакать, тише! А то услышит мама, тогда мы пропали. Встань же, встань, возьми себя в руки…