Сесилия Вальдес, или Холм Ангела

Теперь, кроме того, у него родилось желание приобрести титул, и ему казалось, что было бы не худо, если бы сын его сменил книги, жезл Меркурия или шапочку доктора на графскую корону; как раз в эти дни некто Сантовения и совершил такого рода обмен. Несмотря на свое невежество, дон Кандидо понимал, что Леонардо не будет блистать ни как литератор, ни как делец, и, размышляя про себя или беседуя со своей супругой, он говорил так:

— Не следует строить иллюзий. Наш сын никогда многого не добьется, сколько бы мы ни прилагали усилий, сколько бы ни тратили денег на его обучение. Его голова устроена так, что ему только бы повесничать да вести праздную жизнь. Ведь это за целую милю видно. Так неужто же, чтобы играть роль в свете, ему нужны солидные знания? Разумеется, нет! Кастильская пословица гласит: «не в знании счастье, а в деньгах, которые господь дает»; а в деньгах у него недостатка не будет, когда я умру. Поэтому, если мне удастся получить титул графа Гамбоа, чего я добиваюсь в Мадриде, то денежки вместе с дворянством будут тем средством, которое дает возможность любому болвану красоваться в первых рядах общества, пользоваться привилегиями и крепко спать, твердо зная, что никто не посмеет прижимать тебя с долгами — напротив того, каждый снимет перед тобой шляпу и станет преподносить тебя, а угождать будут наперебой и малые и старые, и важные господа и хорошенькие женщины. Ах, сколько времени потеряно: если бы я приобрел титул лет десять назад, разве так бы шли наши дела теперь!

В самом деле, честолюбия у Леонардо было еще меньше, чем способностей. Будучи благоразумным, он никогда не надеялся, что сможет стать чем-то благодаря знаниям, усердным штудиям или ловкости. Наоборот, уверенный в том, что после смерти родителей он станет достаточно богат, Леонардо не прилагал никаких усилий, чтобы приобрести знания: он не утруждал себя подготовкой к лекциям по юриспруденции и разражался смехом, когда в кругу семьи ему говорили в шутку, что он сможет стать аудитором королевского суда либо графом или что отец, добиваясь титула, заказал в Испании генеалогическое древо, в ветвях которого не будет ни капли иудейской или мавританской крови. С другой стороны, насколько скромны были в то время его склонности, настолько сильны и неукротимы были его страсти.

Высшим законом для него, по крайней мере в ту пору, было наслаждение. А беспредельно любящая мать, вместо того чтобы умерять несдержанные порывы сына, как то сделал бы каждый, находила, казалось, удовольствие в том, что давала ему полную свободу. В чем, собственно, мог испытывать нужду юноша его возраста и положения? Всего у Леонардо имелось вдоволь: были книги, костюмы, лошади с коляской, слуги, деньги. Ему не надо было ни о чем просить, ибо с самой колыбели он привык к тому, что исполнились все его желания и даже любые прихоти, стоило ему лишь намекнуть. Не проходило дня, чтобы мать не делала ему какого-нибудь дорогого подарка, а уж каждый вечер она обязательно клала ему во внутренний карман жилета пол-унции золотом, а то и целую унцию. Естественно, деньги эти приходили и уходили с равной легкостью, он даже не понимал их ценности, и, что хуже всего, блудному сыну ни разу не приходило в голову, что можно было бы сберечь на завтра то, что вовсе не обязательно тратить сегодня. На что же проматывал золото наш безусый студент? Читателю нетрудно догадаться: азартные игры, женщины, кутежи с друзьями — вот тот омут, который пожирал состояние Леонардо Гамбоа и губил его душу в самую нежную пору ее жизни.

Как только ушли сестры, Леонардо занял место Аделы и, оказавшись напротив матери, облокотился на стол, подпер лицо руками и некоторое время сидел молча, пристально глядя на донью Росу, потом вдруг спросил:

— Знаешь что, мама?

— Как же мне знать, если ты ничего еще не сказал? — ответила та несколько рассеянно.

— Не подумай, что я хочу о чем-то просить тебя. Мне ничего не надо.

— Верю, — ответила донья Роса и улыбнулась, ибо уже по вступлению догадалась, что ее нежно любимый сын чего-то хочет.

— Тебе смешно? Тогда я замолчу.

— Не обижайся, сынок: я улыбнулась, чтобы ты видел, что я тебя слушаю с удовольствием.

— Так вот, вчера вечером, когда я проходил по улице лейтенанта Рея мимо часовой мастерской Дюбуа, меня остановил хозяин, чтобы показать… Ты опять улыбаешься? Все думаешь, что я хочу о чем-то просить тебя? Поверь, ты ошибаешься.

— Не обращай внимании на мои улыбки, продолжай. Я хочу дослушать до конца. Ну что тебе показал Дюбуа?

— Пустяки. Несколько часов с репетицией, которые он только что получил из Швейцарии. Дюбуа говорит, что такие часы появились в Гаване впервые, причем прямо из Женевы.

Тут Леонардо умолк; замолчала и мать, хотя, казалось, она призадумалась. Наконец, первой нарушив молчание, она спросила:

— Ну и как, сынок, понравились тебе эти новые часы с репетицией?

Лицо юноши просияло, и он воскликнул: