Сесилия Вальдес, или Холм Ангела

— Я говорю, — добавила Немесия, чуть помедлив, — что уже поздно и я спешу. Я носила работу в мастерскую сеньо Урибе, а тут вот и совсем стемнело. Жена-то его, Клара, уж больно поболтать любит, да вдобавок еще попросила, чтобы я ей помогла заделать швы на нижней юбке к бальному платью, которое она готовит к сегодняшнему вечеру. Хосе Долорес, верно, уже ждет не дождется. Он ушел из мастерской намного раньше меня, ему ведь надо исполнять «Сальве» в монастыре Святого ангела-хранителя. Сегодня вечером в портновской было столько важных господ, и всё за костюмами для бала в Филармонии и для рождественских праздников. У сеньо Урибе приходится теперь заказывать заблаговременно, он просто завален работой. Все говорят, что он загребает кучу денег, но ведь он и тратит немало… Да, пока не забыла — что тут у вас такое случилось? Вы обе чем-то опечалены. — И Немесия замолчала, заметил, что ни одна из женщин даже не слушает ее.

Сесилия только вздохнула, а старуха ответила:

— Да в общем-то ничего не случилось, только вот эта девчонка, — движением губ Чепилья указала на внучку, — должно быть, совсем спятила… Господи боже наш, заступи и помилуй! — Чепилья перекрестилась. — Чуть было глупостей не наболтала! Хочется мне, чтобы ты нас рассудила да добрый совет дала, хоть ты мне и в дочери годишься. Затем ведь я и велела тебе зайти. Скажи вот, доченька, как бы ты поступила, коли твой заступник, твой верный друг, твоя одна что ни на есть опора на свете, твой, можно сказать, отец родной, потому как он сущий отец для нас, беспомощных женщин, у которых здесь и прибежища-то иного нет, — скажи, как бы ты поступила, ежели бы он тебе что-то посоветовал, пусть бы даже он тебе запретил что-то сделать… скажи, ты бы это сделала? Ты бы его ослушалась?

— Мамочка! — так и подскочила на месте внучка, не в силах сдержаться. — Да вы не так всё изобразили, как оно есть!

— Замолчи! — властным тоном приказала старуха. — Пусть Немесия ответит.

— Но вы ведь с самого начала неверно говорите, и Нене даже при всем желании не сможет вам ответить правильно. Вы вот говорите, что наш друг, наш защитник, наша опора, и бог весть кто он там такой, просил, мол, о чем-то или запретил, мол, что-то делать. Но прежде всего я не верю, чтобы тот, о ком вы говорите, был таким добрым, каким вы его расписываете, по отношению к нам, или по меньшей мере ко мне. Во-вторых, сколько я ни ломаю себе голову, не могу понять, по какой такой причине, по какому праву смеет он соваться в мои дела и следить, выхожу я или прихожу, смеюсь или плачу… Я сейчас закончу, — вдруг заторопилась Сесилия, почувствовав, что бабушка хочет ее перебить. — И уж вовсе ни к чему порвали вы мне кружевную тунику и сломали черепаховый гребень, разве что хотели доставить удовольствие какому-то там старикану, который злится и ревнует меня, потому что я его не люблю, да никогда и не буду любить, вот…

— Да не верь, не верь этой девчонке, — перебила внучку старуха, обращаясь к Немесии.

— Так, стало быть, вы мне не порвали тунику и не сломали гребень? Тогда по чьей же вине это случалось? Не по вине ли этого носатого старика, черт бы…

— Да замолчи же наконец! — оборвала ее Чепилья. — Мало того, что ты взбесилась, так еще и богохульствуешь! Смертный грех на душу берешь! Пусть даже оборвался волан — так не потому ли, что ты собиралась на бал наперекор моей воле? А кто виноват, что упал и сломался гребень? Ты сама, и никто другой, Была бы ты не так запальчива, ничего подобного не случилось бы. Признайся уж в этом! Надо, чтобы ты повинилась во всем, чтобы ты раскаялась в своих прегрешениях да исправилась. Смертный грех ты себе на душу взяла: коли будешь упорствовать в нем, плохо тебе придется. — Образумить тебя нужно, пока не поздно!

— Вот так здорово! — продолжала Сесилия, не обращая внимания на грозные взгляды, которые бросала на нее бабушка. — Впервые слышу, что не любить того, кто тебе не по душе, это грех!

— Да ты рехнулась! Кто велит тебе любить его? — в сердцах воскликнула Чепилья. — Не думаешь ли ты, часом, что он влюблен в тебя? Грешно, когда на благодеяния отвечают неблагодарностью, а на ласку — укусами.

— О каких это благодеяниях вы говорите? Уж не о тех ли деньгах, которые он нам дает каждый месяц? А может, о подарках, которые он изредка делает нам от рождества до пасхи? Ему одному да господу богу известно, что, собственно, его к этому побуждает! А разве не удивительно, и даже более чем удивительно, что какой-то белый, из богачей, человек совершенно посторонний для вас, а том более — для меня, столь щедр к нам, бедным цветным женщинам?