Сестра Харуна-ар-Рашида

Старая рана в сердце поэта, уязвленном когда-то безответным чувством, кровоточила до сих пор. Стоило лишь предположить, что он случайно встретил ту, в которую был влюблен первый и единственный раз в жизни, как снова не отпускает знакомая щемящая боль.

— Наконец-то, Риаш! Слава аллаху! — воскликнула женщина. — Почему так поздно?

О, этот голос, тембр, интонации!

— Вопреки нашей воле, — ответил мнимый бедуин, — спроси у Барры. Пришлось изрядно помучиться. Наш господин — да сделает аллах его еще более сильным и могущественным! — не хотел нас отпускать, продержал до вечера. Едва упросили. Открывай, Атба, сейида ждет!

«Атба! — Абуль Атахия схватился за грудь. Сердце его словно куда-то провалилось, потом вздрогнуло и заколотилось, что было сил. — Ты? Атба!»

Лет десять тому назад, может быть, даже чуточку больше, во времена халифа аль-Махди, еще неискушенный поэт страстно полюбил бледнолицую рабыню и воспел ее в стихах. Это было воспринято как чудачество — на белокожих женщин не обращали внимания. Атба держалась неприступно, и стихотворец не посмел объясниться ей в любви. Видя, что халиф тоже не придает значения его страсти, он решил прибегнуть к маленькой хитрости, которая, к несчастью, оказалась роковой. Как раз приближался праздник Ноуруз, когда положено преподносить подарки. Абуль Атахия подарил эмиру правоверных собственноручно сделанную вазу, в глину которой были замешаны ароматические смолы, — ваза благоухала. На стенке было написано стихотворение:

Только одно меня в мире влечет,
Все остальное, признаться, не в счет.
Махди великий и мудрый аллах,
Помощи жду я в сердечных делах;
Душу отчаянье мне извело,
Только надежда живет как назло.
Все потому, что на блага земли
Смотрят с презрением очи твои[4]

.

Халиф собрался было уже подарить рабыню — странные эти поэты, выпрашивают пустяковые дары! — но Атба, неожиданно вмешавшись в разговор, взмолилась:

— О эмир правоверных! Будь милостив! Неужели ты хочешь отдать меня гончару, который, вместо того чтобы торговать кувшинами, торгует стихами?

Оценив по достоинству острословие и находчивость рабыни, аль-Махди оставил девушку в покое и запретил поэту воспевать ее. А для утешения отмерил ему ровно столько золота, сколько вошло в подаренную вазу. Но тогда Абуль Атахии, пожалуй, единственный раз в жизни, не нужно было золота. Атбу он больше так и не видел. Вскоре аль-Махди умер, рабы попали к разным хозяевам и следы ее затерялись… А в сердце поэта продолжал тлеть огонек, зажженный в юности.

Глава V ДОМ РАБОТОРГОВЦА

Атба отошла от смотрового окошка, отдала распоряжение, и чернокожий привратник приотворил массивные ворота.

Первым во двор, держа на руках спящего мальчика, вошел Риаш. На его плече покоилась детская головка, тоненькие ручонки обвивали шею. Следом за ним в узком проеме ворот исчезла Барра, бережно унося второго мальчика. Слабые отблески фонарика, дрожавшего в руке Атбы, пересекли широкое пустое пространство перед домом и затерялись во внутреннем дворике.

Снаружи., перед оградой, погонщик повернул мулов и, ругаясь, погнал их вниз по аллее.

Подслушанный разговор отвлек внимание Абуль Атахии от дела, по которому он пришел. Новая тайна показалась ему более привлекательной. В ней замешан важный господин, сейида… Но кто они такие? Вот если бы узнать да урвать солидный куш!

«Не буду торопиться, теперь это ни к чему, — решил он, подстегиваемый неотступной жаждой интриг, и остался в укрытии. — Прежде всего осторожность! Ага, скрипнул засов, привратник удаляется. Подожду-ка еще. Чтоб никто не заподозрил, будто… Ничего-то я не видел и ничего не знаю. Только что приехал. Нужно схитрить. Хитрость поможет выведать тайну!»

Он выждал несколько минут, затем подошел к воротам.

На стук молоточка из внутреннего дворика отозвался хрипловатый голос привратника:

— Кто там еще?!

— Отворяй, Хайян! — прикрикнул Абуль Атахия и снова забарабанил в ворота.

— Иду я, иду! — заторопился негр.

Со скрежетом отворилось смотровое окошко, и блики света скользнули по черному лицу.

Привратник уставился на поэта и, узнав его, выразил удивление:

— Ай, ай, ай! Это ты, мой славный господин! Вот не думал, никак не думал. Что так поздно? Скоро аллах отсчитает полночь. Ну погоди, отопру.

Тяжко вздыхая, Абуль Атахия прошел во двор.

— Ох, и устал я! — простонал он, переводя дыхание. — Хозяин дома?

— А где ему быть, мой славный господин? У тебя что срочное? — поинтересовался привратник. По-арабски он говорил с трудом, путал «айн», «гайн», «каф» и «кяф».