Сестра Харуна-ар-Рашида

— Ночью не ходят в гости, Хайян! По делам, и то редко когда заглядывают. Небо сегодня словно черный шелк. Я бы, наверно, не постучал, если б, подъезжая, но увидел, что дом освещен, как на свадьбе. Уж и вправду не свадьба ли у вас? — болтал поэт, больше не напоминая о мнимой усталости. — Я что-то не слыхал, чтобы Фанхас бодрствовал после ужина. Может, к нему приехал откуда близкий друг? А? Ну что ты молчишь? Люблю, когда приезжают друзья! — Он со смешком подтолкнул шагавшего чуть впереди негра. — Выкладывай, что за праздник-то!

— Да чтоб их джинны позабирали! Какой там праздник! Спать не дают, — буркнул привратник и, будто испугавшись собственных слов, добавил: — Не знаю я ничего. Непутевая ночка. То одни, то другие. Доложу хозяину.

— А где он сейчас?

— У себя.

По длинной галерее, освещенной свечами, они прошли к лестнице, поднялись наверх. Дом казался вымершим: ни слуг, ни рабов. Тишина. Приемная комната, куда обычно поначалу приводят гостей, была погружена в темноту. Хайян принес подсвечник, попросил немного подождать и отправился за хозяином.

«Вот я и в доме! — удовлетворенно вздохнул Абуль Атахия. — Запоздалые путники где-то притихли. Не хотят, чтобы их услышал кто-либо посторонний. Не знают, кто пришел. Боятся. Но где они? Дом велик. Ради того чтобы разведать это, стоит задержаться на ночь. А что, если выйти в коридор и одним глазком заглянуть в соседние комнаты? Расположение покоев знакомо… А если меня заметят? Ладно, как-нибудь выкручусь…»

Он взялся за дверную ручку, хотел потянуть ее. Вдруг глубокую тишину ночи всколыхнул приглушенный смешок. Тотчас оборвался. И больше ни звука. Но смеялся мальчик — поэт был готов поклясться в этом — значит, искать надо было где-то поблизости. Какая удача! Лишь бы хватило времени…

Неожиданно быстро вернулся Хайян.

— Чего делать-то, мой господин? Хозяин лёг спать. Будить его?

— Что ты! Что ты! — замахал руками Абуль Атахия. — Разве можно беспокоить твоего хозяина! Лучше я подожду до утра, тогда и побеседуем. А сейчас мне бы тоже не мешало отдохнуть. — Он потянулся, сладко зевнул и потер глаза. — Аллах повелел спать по ночам.

— Мой господин ужинал? — осведомился привратник. — Может, принести чего?

— Спасибо, Хайян. Ты, я вижу, человек услужливый, но я не голоден. Просто устал. Ехал, понимаешь, на лошади и вконец обессилел. Как назло отпустил погонщика. Теперь и до дома-то не добраться. Не идти же пешком такую даль?

— Если тебе надобно, в пашей конюшне сколько хочешь мулов, выбирай любого!

— Зачем же?! — всполошился Абуль Атахия. — Дело у меня важное, стоит ли уезжать, если оно, с помощью аллаха, принесет дирхемы.

— Оставайся ночевать, мой славный господин! — в свою очередь, воскликнул Хайян, быстро смекнувший, что хозяин будет недоволен, если отпустить гостя, приехавшего по делу, которое сулит барыш. — Это я к слову. Куда тебе ехать?

— Можно бы и остаться, — словно нехотя протянул Абуль Атахия. — Но разве тут у вас уснешь, когда по всему дому огни?

— Потушим, мой господин! — заверил негр. — Сейчас проведу тебя в комнату, где топчан, и потушим.

— Далеко ли? — снова встревожился поэт, которому хотелось остаться по соседству с мнимыми бедуинами. — Не лучше ли прилечь здесь? Я человек нетребовательный…

— Насупротив, через коридор.

— Ну тогда можно.

— Оставайся, оставайся! — уговаривал Хайяп Абуль Атахию. Тот, будто против воли, постепенно уступал.

Оба были довольны; негр — потому что надеялся услужить строгому хозяину, а придворный поэт рассчитывал за ночь разгадать тайпу и поутру договориться с Фанхасом.

Возможность поднять цены на белых рабынь должна была прийтись работорговцу по душе. Жадный по природе иудей был вдвойне жаден и охоч до крупной наживы. Какие при этом использовались способы, пусть даже порочные, но имело значения. Важен был лишь коночный результат — золотые монеты.

«Пусть другие чуждаются обмана и лжи, — говаривал он бывало, разоткровенничавшись. — Я не страдаю болезнью с преглупым названием „совесть“. Смешные людишки! Нагородили всяких дурацких понятий и всеми силами тянутся к пустякам, превозносят их до небес. Ну что такое честь, ради которой глупец упускает возможность разбогатеть, а то и здоровьем да жизнью жертвует?! Разве когда-нибудь она накормила голодного, напоила жаждущего, согрела замерзшего? Нет, тысячу раз нет! Честь — ничтожество, мираж. Золото — вот сила и власть мира, всемогущий жезл, и тот, кто схватил его, — халиф, перед которым низко склоняются головы».

— Так и быть, Хайян, я переночую, чтобы не оставлять твоего хозяина в неведении, и поутру побеседую с ним, — согласился Абуль Атахия. — Проводи меня, я с удовольствием лягу отдохнуть.

Последовав за негром, который пошел вперед с подсвечником в руке, он пересек коридор, присматриваясь к дверям (не за этой ли находятся мнимые бедуины?), и вошел в спальню.

— Вот топчан для тебя! — осклабился его проводник, указывая на ложе, покрытое ковром. — Клянусь аллахом, будет очень удобно.

— Благодарю тебя, Хайян!