Сестра Харуна-ар-Рашида

— Кому-то, видать, не снести головы! — пробормотал стражник, провожая взглядом Масрура, важно восседавшего на грузной лошади.

Взошла луна, осветила предместье, утрамбованную дорогу. При виде широкоплечего ферганца — кто его не знал в Багдаде! — прохожие шарахались в сторону и не обращали внимания на закутанного в поношенную абу слугу, который, стараясь не отставать от хозяина, усердно подгонял мула.

Охрана дворца Пребывания у приехавших путников разъяснений не потребовала: говорить с палачом было бесполезно, — разве он что-нибудь скажет? Ворота были открыты.

Слуга, сопровождавший ферганца, замешкался и тотчас заработал пинок в спину.

— Так его, заплечных дел мастера! — буркнул охранник, решивший, что это помощник Масрура.

В глубине сада Масрур, обычно выбиравший дорожки потемней, склонился к спутнику и проговорил:

— Извини, мой господин!

— Ступай к Зубейде! — отрывисто приказал Харун ар-Рашид (а это был он), сбрасывая грубошерстную абу.

В те годы без предупреждения заходить в покои жены считалось неприличным, — жена должна была подготовиться к приему супруга: переодеться в лучшие одежды, надушиться, искусно причесать волосы.

Лишь спустя четверть часа халиф переступил порог потайной двери и на мгновение зажмурился — после темноты нужно было привыкнуть к свету. Навстречу ему шла Зубейда. На ярких губах ее играла улыбка. Гостиная, та самая, в которой Сейида халифата не так давно принимала сына, была освещена сотнями благовонных свечей, и от ярких бликов, скользивших по золотым подвескам, браслетам, ожерелью, выглядела еще великолепней.

Харун ар-Рашид поздоровался и, несмотря на гнев, бурливший в душе, приветливо улыбнулся.

— Добро пожаловать! — воскликнула Зубейда, не слишком обольщаясь подаренной ей улыбкой и связывая посещение мужа с подброшенными ему стихами. — Ты оказываешь мне честь, и я благодарна тебе. Что прикажешь подать — напитки, яства?

Прежде чем ответить, он благожелательным взглядом — учтивость в обращении с женщиной прежде всего — обвел искрившееся на ее шее драгоценное ожерелье тончайшей работы, изящные приколки и, опустив глаза, похвалил прославившиеся на весь халифат туфли, усыпанные бриллиантами. Затем, как бы вскользь, добавил, что пришел не для того, чтобы развлекаться.

— Ты приходишь ко мне только для благих дел, — слегка покраснев, осторожно ответила Зубейда. — Так повелел аллах, и я уповаю на его милость.

Харун ар-Рашид извлек послание, полученное от раба, и молча протянул супруге; пока она читала, он жаловался на перса:

— Жена моя и двоюродная сестра, ты самый близкий мне человек. Подумай только: подарил я неблагодарному огромный вилайет, а он, вислоухая собака, жалеет несколько пригородных селений. Боюсь, что, очутившись в Хорасане, он еще вздумает отделиться от халифата. Что ты скажешь на это, дорогая?

Зубейда торжествовала. К каким только уловкам не прибегала она, настраивая мужа против Бармекидов. Все было напрасно. И вот час настал.

— Чему ты радуешься? — повысил голос халиф, заметив, что губы жены кривит улыбка.

Зубейда отложила послание. Зная, что в халифате вряд ли кто-нибудь осмелится быть откровенным, и полагаясь не столько на положение первой жены, сколько на права многолетней любви и безупречное поведение, за которым, как она давно заметила, неустанно наблюдает не одна пара любопытных глаз, она проговорила:

— Вспомнилась мне сказка про пьяного кормчего. Помнишь, корабль идет ко дну… Надо скорей прыгать в воду. Земля неподалеку. А пьяному море по колено, он бездействует, рассудок у него помрачен. Волны все выше… Так и ты, Харун! Удивительно похож на этого кормчего. Прогони хмель! Брешь в корме халифата велика, час кораблекрушения близок. Приготовься к прыжку! Визирь выпустил аль-Аляви — это преступление. Он отказался подарить дюжину селений — звонкая пощечина. Но знай, он натворил кое-что и похуже…

— Говори, жена моя и двоюродная сестра! — потребовал Харун ар-Рашид. — Что прошло, то прошло и больше не будет помянуто. Между халифом и кормчим мало общего.

— Но приличной женщине не подобает рассказывать постыдные истории, — нашлась Зубейда.

— Постыдные? — переспросил он.

— Я краснею от одной мысли… — Она остановилась, увидев в забегавших зрачках мужа признак надвигающегося приступа гнева. — Спроси Урджуана: он знает лучше, чем кто-либо другой.

— Урджуана? Ах, раба моей сестры…

— Его самого. Только хорошенько припугни.

— Распорядись, чтобы привели немедля! — крикнул он грозно.

Она хлопнула в ладоши, вызывая стражника.

Глава LV РАСКРЫТИЕ ТАЙНЫ

Евнухи были самыми исполнительными слугами. Лишенные потомства, они нередко заботились о господах, как о собственных детях, щедро изливали на них доброту по-женски любвеобильных сердец, ухаживали, словно заправские няньки. Для бесхарактерного и податливого Урджуана Аббаса, которая, будучи ребенком, играла на его коленях, на всю жизнь осталась ненаглядным дитятком. Да и вся дворцовая челядь не чаяла в ней души.

Евнух распоряжался на кухне, где заканчивалась упаковка приготовленных в дорогу продуктов, когда его разыскал соседский стражник.