Сестра милосердия

Сотрудники посадили ее на заднее сиденье, сами устроились по бокам. Весь путь молчали.

Элеоноре было очень не по себе от этого равнодушия. Она бы легче перенесла, арестуй ее пьяные от власти негодяи. Но эта рутина, отработанная процедура лучше всего говорила об устойчивости нового правительства. Уже не революция, не пламенная борьба, а обычный рабочий процесс.

Этими двумя чекистами движет не идея, не ненависть, а всего лишь необходимость отработать паек.

Все равно как… Элеоноре пришла в голову такая аналогия, что она невольно улыбнулась.

Все равно как императрица с дочерьми и простые сестры милосердия. Первыми движет сострадание, патриотизм и доброта, а вторые отрабатывают жалованье, не более того.

Восхищение вызывают первые, но практической пользы больше все-таки от вторых…

На улицах было совсем темно, и со своего места в машине она не могла разобрать, куда везут, на Гороховую или в Кресты. По времени пути выходило, что в Кресты.

Она ждала, что ее сразу допросят, готовилась к этому, гадая, в чем ее обвиняют и как отвечать. И неужели правда то, что говорят о пытках? И если да, то как их перенести? Хватит ли у нее душевных сил противостоять боли и унижению? Элеонора не могла унять сердцебиение и надеялась только, что ее волнение не заметно внешне.

Но испытание откладывалось.

В маленькой темной комнате очередной сотрудник так же равнодушно записал ее данные в какую-то форму, потом появилась коренастая женщина с короткой стрижкой и короткой шеей и, не вынимая изо рта папиросы, наскоро обыскала ее.

Еще в Смольном их наставляли: «Самые безупречные манеры готовьте для черни». Элеонора старалась в любых обстоятельствах соблюдать этот принцип, но очень трудно оказалось держаться холодной вежливости, когда по ее телу бесцеремонно шарили эти отвратительные руки.

Впрочем, женщина особенно не усердствовала. Бросив Элеоноре мешок со словами «давай, шевелись», она передала ее охраннику. Тот многозначительно погладил расстегнутую кобуру на поясе и толкнул девушку, мол, иди вперед. На поворотах он командовал: направо! налево! Элеонора покорно шла и думала, как он только не заблудится в этом лабиринте.

Коридоры были очень мрачные, до половины выкрашенные серой свинцовой краской, а выше побелены. Но все это делалось весьма давно, всюду змеились трещины, неровности стен проступали еще рельефнее от осевшей на них пыли. Лампы зачем-то забраны решетками, будто чекисты арестовали сам свет. Наконец в глухих стенах появились тяжелые железные двери с засовами.

У одной из них солдат приказал остановиться и окликнул часового, который мечтательно курил где-то вдалеке, в самом конце длинного коридора.

Лязгнула щеколда, и Элеонору водворили в ее новое обиталище. Камера оказалась очень маленькой, насколько она смогла рассмотреть в темноте (она сама попросила надзирателя не включать свет, чтоб никого не тревожить). Наверное, при прежнем режиме это была одиночка, но теперь стояли двухэтажные деревянные нары. Единственное свободное место оказалось во втором ярусе, Элеонора быстро туда забралась, шепотом извинившись за беспокойство.

На грубых занозистых досках лежали тюфяк и одеяло, естественно, никакого белья. Тюфяк был жидко набит какими-то комьями, как говорят врачи, «каменистой плотности», а одеяло оказалось вполне приличным. От постели раздавался явственный запах лизола и карболки, противный, но для нее почти родной. Элеонора приободрилась: значит, здесь худо-бедно соблюдается санитарный режим. Она легла, положив свой мешок под голову, и глубоко вдохнула душный и немного затхлый воздух камеры.

Вот и кончилась жизнь, буднично подумалось ей. Неужели еще неделю назад она каталась на лыжах и мечтала о любви? Да, мышцы еще болят от непривычных упражнений, а кажется, что это было очень давно и вообще не с ней.

Что ждет ее впереди, какие мучения? И хватит ли сил все перенести?

Она прислушалась. Кажется, все спят. Подселение новой арестантки — не такое событие, чтоб ради него жертвовать ночным отдыхом. Наверное, тут постоянно то приводят, то уводят, то вызывают на допрос. И ей лучше всего будет сразу приспособиться к новому ритму. Раз ночь, надо спать. Реальность и так достаточно страшна, чтобы еще терзать себя мрачными предчувствиями.

Целых три дня ее никуда не вызывали. Элеонора познакомилась с товарками по несчастью и, насколько возможно, освоилась в камере.

Помещение было длинное и узкое, с маленьким окошком под самым потолком. Грязно-серые стены испещрены узорами, как природными трещинами, так и рукотворными. По содержанию надписей становилось понятно, что здесь бывали не только женщины и не только политические. Потолок весь черный, то ли в саже, то ли в копоти. Пол неровно выложен метлахской плиткой. За хлипкой фанерной ширмой находились раковина и туалет. Канализация, на удивление, работала, и трубы периодически напоминали об этом страшным ревом.